Вольфганг Фишер - Австрийские интерьеры

Не знаю, то ли избавление от оперного бинокля, то ли куда более щедрые подачки и ссуды Пауля Кнаппа, но что-то побуждает Капитана начать оглядываться в поисках возможности упорядоченного существования, позволяющего, наряду с прочим, избавиться от оскорбительной эмигрантской привычки, ставшей для него идефиксом: взволнованно перелистывать зарубежные газеты за столиком в кафе, обедать по-провинциальному рано, коротать послеобеденные часы за мраморным столиком в политдискуссиях с товарищами Вурлицем и Зинцхаймом, воображать себя ледоколом, прокладывающим дорогу в бурном море Иронии, а вечерами ужинать с Паулем и Соней Кнапп в их роскошных апартаментах в Верхнем городе…

Шикарные апартаменты Кнаппов, хоть и расположенные на третьем этаже сверкающего белизной жилого дома недавней постройки, могут похвастаться огромным съемным окном, выступающими над улицей застекленными террасами, плоской крышей, над которой, выходя из сложенных наподобие пароходных труб дымоходов, весело устремляется, — словно не ввысь, а в грядущее, — в южно-восточно-европейские небеса дым, тогда как вся конструкция в целом скорее напоминает веймарский стиль «баухауз», — но и в этом изумительном баухаузе Пауль Кнапп мрачно переходит с террасы на террасу, вздыхает и бубнит себе под нос: «Киев! Это уж самый настоящий Киев!» Хотя никакого Киева он в глаза не видел, хотя линия холмов и сам город, каким он видится с террасы, никоим образом не могут напоминать Киев, ключевыми понятиями которого являются «равнина», «глина», «Восток» и «безнадежность». Да и не в топографическом смысле он сетует: «Киев! Это уж самый настоящий Киев!» — он передаст этими словами собственное самоощущение в чужом городе, хоть и в прекрасном доме стиля «баухауз», — Киев, самый настоящий Киев, вот в чем абсурд!

Однако мысль об абсурдности происходящего за ужином, на который он, помимо Капитанской пары, пригласил своего генерального директора Трщича и адвоката Зибенковича, Кнапп предпочитает не высказывать вслух. Трщич и Зибенкович и сами явились сюда не затем, чтобы вздыхать с хозяином, вынужденно обитающим в ненавистном Киеве, — но чтобы вострубить в трубу, в небольшую такую трубочку оптимистического взгляда на будущее, ожидающее Кнаппа и его друзей в королевстве Югославия милостями Сараево. Трубочка Зибенковича, являющегося уроженцем Белграда, в этом смысле наполнена воздухом и готова зазвучать аж с 1916 года, хотя до 1914 года он учился в Вене, а до 1916 — служил в кайзеровско-королевской армии, правда, с отвращением служил, и это его отчасти извиняет… Однако в 1916 году ему удался своеобразный марш-бросок в одиночку и вперед, на военно-бюрократическом жаргоне именуемый дезертирством, — и отсюда начинается его восхождение в качестве энтузиаста югославского вопроса при штабе Антанты в Риме. В настоящее время он разъезжает в оба конца между родным Белградом и неродным Аграмом, в котором у него канцелярия, занимаясь вопросом присвоения гражданства Паулю Кнаппу. Вытирая салфеткой бородавку, испачканную в мясной подливе, он говорит:

— Принц Пауль вам бы понравился, господин доктор Кнапп, это человек с британским взглядом на мир, он учился в Оксфорде… Принц в курсе вашей проблемы и будет горд заполучить вас в соотечественники!

Хорвата Трщича, разумеется, сердит это педалирование взаимоотношений с сербским принцем-регентом, однако, как награжденный орденом старший лейтенант кайзеровско-королевской армии, не дезертировавший своевременно (следует ли привести этот факт в его извинение, или в столь смутные времена с политическими извинениями любого рода имеет смысл погодить до общего разъяснения ситуации?), внешне он и виду не подаст, что раздражен, хотя ему совершенно ясно, что ловкое упоминание принца Пауля в застольной беседе повлияет в первую очередь на сумму гонорара, который истребует Зибенкович. Поэтому он предпочитает пофривольничать и рассказывает компании, и без того несколько повеселевшей в результате возлияний, о том, в какую оргию превратилась последняя правительственная охота в угодьях, конфискованных у эрцгерцога Фридриха, на которую были приглашены представители дипломатического корпуса: дипломаты вытирали губы салфетками с монограммой дома Габсбургов, премьер-министр в последний вечер пририсовал себе головешкой черные усы и, переодевшись тореадором, объявил о кульминации всей охоты, поджидающей ее участников на следующее утро, а именно — о пикнике.

Длинные блюда, на которых высились целые горы колбас, буженины, фаршированных перцев, окороков, салатов из брюссельской и белокочанной капусты, тортов с кремовыми шапками и без таковых, батареи винных и водочных бутылок дожидались на следующее утро спозаранку на лесной опушке; горели высокие костры, разожженные как для обогрева, так и для настроения; музыкантская капелла играла охотничьи марши. Однако вопреки кострам и зажигательной музыке стоял такой холод, что в бутылках, выставленных посреди изобильной снеди, замерзло вино. И тут премьер-министр распоряжается наполнить бокалы сербским национальным напитком; подогретая сливовица на меду кажется не слишком крепкой, потому что вкус меда заставляет забыть о градусах водки, однако ударяет в голову дипломатам и руководителям правительства огненной стрелой. И тут премьер-министр приказывает музыкантам играть коло — сербскую хороводную пляску, которую и сам любит плясать, более того — открывать при первой же удобной возможности. На этот раз он обхватывает ручищами крестьянина, пальцы которых похожи на сардельки, жену одного из дипломатов, одновременно ухитряясь звучно шлепнуть другую даму по… да, вот именно — по какому месту? Как написал посол Его Величества короля английского своей отсутствовавшей на пикнике супруге: ты уж сама догадайся, по какому… Премьер-министру хочется однако же, судя по всему, превзойти самого себя: он запрыгивает на и без того перегруженный стол, пытаясь увлечь туда и жену посла, однако его тяжелая, как у борова, туша перевешивает все бутылки и блюда со снедью, попытка втащить на стол жену дипломата лишь усугубляет ситуацию, короче говоря, ножки у стола с грохотом подламываются, премьер-министр всех объединенных в рамках вновь созданного королевства сербов, хорватов и словенцев вместе с женой дипломата внезапно оказывается в совершенно неописуемом винегрете из колбасы, ветчины, фаршированных перцев, красного вина (белое еще не вполне оттаяло), тортов и всего остального, посреди глубоких водочных луж!

Все это рассказал ему очевидец, имени которого он, разумеется, огласить не может. Веселенькая история заставила и без того оттаявшую компанию разразиться дружным хохотом, заржал даже Зибенкович, однако тут же резко закусил губу.