Вольфганг Фишер - Австрийские интерьеры

Вдобавок радостная уверенность в том, что я теперь практически ежедневно могу оседлать ослика и проехаться по променаде (для чего нужно как следует похныкать и поклянчить у матери) вместо того, чтобы ждать его, так ни разу и не появившегося, как было в замке Винденау, — уверенность эта куда важнее, чем приезд Бруно Фришхерца из Вены или вопрос о том, не являлся ли Фришхерц для моей матери любовью всей ее жизни.

Да и до тех пор неведомые мне явления природы, вроде ветра «бора», внезапно превращающего прибрежные воды Адриатики в нечто ледяное и в высшей степени недружелюбное и заставляющего ослика оставаться у себя в яслях, сотрясающего стены пансиона «Сплендид» с такой яростью, словно тот подвешен как игрушечный домик на ветке, а вовсе не стоит на пологом склоне с видом на море, даже по сей день кажутся мне применительно к событиям за летний период 1939 года куда более реальными, чем, допустим, великая пропедевтическая речь рейхсканцлера перед высшим генералитетом вермахта (август 1939-го), хотя она, — пусть и не преданная широкой огласке, — была ничуть не менее реальной, а в самом общем смысле оказала на мою дальнейшую судьбу несоизмеримо большее влияние. Право принадлежит сильному, говорит рейхсканцлер жадно внемлющим генералам, да и речь идет не о праве, а о победе, разъясняет он, победителя не судят и уж подавно не пристают к нему с расспросами о том, соответствовали ли истине его прежние высказывания.

И вот, покуда принц-регент Пауль наносит рейхсканцлеру почтительный визит в Берлин, я собираю морских ежей; покуда Гитлер со Сталиным укладываются вдвоем на брачное ложе всемирной истории, я увлеченно слежу за тем, как исчезают вавилонские башни зеленого салата в утробе у господина инженера; пока ефрейтор Адольф держит речь перед генштабом, в которой утверждается, что речь идет вовсе не о праве, я впервые в жизни, — одновременно и с восхищением, и с ужасом, — испытываю на себе холодную власть ветра «бора». Но чего с него взять, с дошколенка?

Итак, Пауль Кнапп с семейством исчез по-английски, не попрощавшись. Ледереры собираются вот-вот исчезнуть. Брат Капитана, пуская в ход адвокатское красноречие, долгими вечерами в Бад Пиштьяне уговаривает мать и колеблющегося дядю Лазаря Флеша заняться приготовлениями к окончательному исчезновению. Капитан Своей Судьбы со дня на день ждет от Пауля Кнаппа обещанного письма с подробностями о лондонской жизни, но письмо это, судя по всему, подобно ослику из замка Винденау, так никогда и не появится. А Капитан надеется обнаружить в письме инструкции по поводу исчезновения из Аграма. И вдруг, вместо этого, его приглашают к генеральному директору фабрик Кнаппа в центральную контору и сообщают, что, конечно же, Капитан со всей семьей и впредь пребывает в Аграме под, — фигурально выражаясь, — крылом Кнаппа, причем практически в любом отношении, однако о возвращении Пауля и Сони из Лондона речи пока не идет, потому что близнецов Рене и Марселя решено отдать в английскую школу… И словно ради того, чтобы внести в формальные пояснения, сделанные по личной просьбе хозяина, собственную неформально-личную ноту, генеральный директор Тршич заканчивает свой монолог такими словами:

— Вы ведь понимаете, что дело не в английской системе образования, которой не устает восхищаться Зибенкович, и мы видим это на примере нашего высокочтимого принца Пауля!

Следовательно, Пауль Кнапп-младший бежал от своих друзей-беженцев, от Зиги Ледерера и от Капитана Израиля Своей Судьбы. Беженец от Беженцев и от Бегства, инициалы БББ — идеальная, золотого тиснения, монограмма на кожаных чемоданах семейства Кнапп, она прекрасно смотрелась бы рядом с наклейками «Рица», «Клариджа» и других знаменитых отелей мира. Всякий решил бы, что речь идет именно об инициалах.

За Паулем Кнаппом, думает Капитан Израиль Своей Судьбы, за наследником крупных австрийских капиталов и владельцем разнообразного и значительного имущества за рубежом, — одним словом, за скотинкой, сделанной из золота, — нужно следовать и ему, Капитану, демонстрируя безусловную верность истинного последователя, если уж прибегать к фразеологии самого фюрера, нужно ступить ему во след, ступить след в след, куда бы он ни отправился, потому что древнееврейская мудрость, запечатленная в пословице, гласит:

Теперь остается всего лишь найти эту заветную тропинку, не то придется в конце концов присоседиться к горемычному Зиги Ледереру, который скоро узнает, каково это — пересекать экватор на правах чуть ли не палубного пассажира, когда тебе на голову выплескивают ведро воды под хохот спутников, а называется все это «крещением» на экваторе… Капитану Своей Судьбы хочется ориентироваться исключительно по тем звездам, которые зависли в небе над Европой, и мысль о пересечении экватора в каюте последнего разбора, равно как и о трансатлантическом морском путешествии тем же классом, настраивает его на такой же испуганно-злобный лад, как во дни, когда он, выслушивая восторженные речи убежденных сионистов, при первом же намеке на возможную вербовку или просто как противоэнтузиазменное снадобье, приглашал их полакомиться свиными ребрышками у Рабенлехнера, нобелевского лауреата среди рестораторов. Соответственно, он поручает жене написать письмо Кнаппу, в котором содержится просьба о приглашении в Англию, однако только на имя самого Капитана, о помощи в переводе денег (переправленных меж тем богобоязненными спекулянтами в Цюрих) в какой-нибудь лондонский банк, а после того, как это приглашение с величавой медлительностью все-таки приходит (трехмесячная стажировка в Англии совладельца аграмской типографии, обусловленная необходимостью изучить язык — такова «легенда»), не колеблясь покидает «маленький Париж» на Саве, будучи уверен в том, что деньги на годичное пребывание в Лондоне имеются или найдутся, тамошняя местность подлежит рекогносцировке, а с семьей ничего страшного не произойдет и в Аграме, где она останется «под крылом» генерального директора фабрик Кнаппа. Именно генеральный директор Тршич и передает ему охранную грамоту на паломничество в Англию: билет в мягкий вагон, дорожные чеки, заранее зарезервированные и оплаченные гостиничные номера в Париже и в Лондоне. Иной человек и не подумает доказать дружескую верность и щедрость в полном объеме, пока на него самую малость не надавишь, думает Капитан, разгуливая по Парижу, — по своей пересадочной станции, — самым обыкновенным туристом, прибывшим подучиться и поразвлечься, с путеводителем в руке. В сущности говоря, Пауль — отличный малый!