Константин Лагунов - Больно берег крут

Вместе с газетами в почтовом ящике оказалось письмо от Аси. Не снимая полушубка, Бакутин присел у порога на самодельный ящичек для обуви, небрежно вскрыл конверт.

Письмо было длинным, это сразу зацепило. «Опять дипломатическое послание». Торопливо проскочил вступительные строки. Скривился, читая пространное повествование о том, как тоскует по отцу Тимур. «С утра до ночи только и слышишь: когда папа приедет?.. Рисует в альбоме буровые вышки, вертолеты… Зовет тебя во сне…» Подумал: «Знает, что для меня Тимур. Хочет на этом корде удержать». И уж вовсе насупился, когда стал читать о главном, ради чего и ждал это послание. Она не качнулась даже, Каменный цветок! Только ахи да охи об уходящих годах, стоны по любимому, заверения, опасения — не надорвался бы, не разлюбил бы — и, наконец, обещание приехать весной, «когда и тепло, и комарья нет, и можно будет попробовать акклиматизироваться…»

Скомкал хрустнувшие листки, потискал в кулаке, зло швырнул под ноги и подмял каблуком. Отшвырнул пинком свалившуюся с вешалки шапку. Прошел, не снимая полушубка, в комнату, раздумчиво потоптался возле стола. Хотелось что-нибудь сломать, расплющить, раскрошить вдребезги, давануть так, чтоб пискнуло. До удушья необходимо было выговориться, выплеснуть обиду, боль, злость, высказать все: и то, что не успел иль не посмел сказать сегодня Румарчуку, и то, что не написал, но давно должен был написать распрекрасной женушке. Хотелось сочувствия, тепла, женской ласки, горячих податливых трепетных губ… К такой матери всякие ограничители, условности, обязанности и прочую шелуху. Слишком много добровольно нацепил на себя вериг. Звенят. Гнут. Сковывают. Рядом та, которой ему недостает, не хватает, как воздуха, как солнца, как живой воды… Припасть ртом и пить… пить… До звона в ушах. До радужных кругов перед глазами. Хватит!..

Стремительно рванулся к двери. Та вдруг сама растворилась, на пороге встала Нурия в легком нарядном халатике, с разлитыми по плечам черными струями волос. Качнулась навстречу, обхватила за шею, выдохнула:

— Я пришла…

Эта ночь — как прекрасный, призрачный сон. Все было полуреальным, зыбким, ускользающим. Они что-то пили и ели, варили кофе, слушали музыку и даже танцевали. Она разомкнулась, распахнулась перед ним до самого дна. Она любила каждой клеточкой своего молодого, сильного, прекрасного тела. Каждым словом, вздохом, стоном, вырвавшимся из потайных, дремотных глубин.

Она ушла на свету. У него едва достало сил перевернуться. Ткнулся лицом в подушку, и в тот же миг оборвались все нити, связующие его с миром.

Утром они столкнулись на лестничной площадке. Нурия вела сына в детсад. «Приду» — то ли в самом деле шепнула она, то ли глаза сказали это слово, то ли оно родилось в нем — Бакутин не понял.

Остолбенело глядел вслед, слушал, как пели деревянные ступени под ее ногами. Смахнул стеснившую голову шапку да так и нес ее в руках до самой конторы, гордо запрокинув молодую, счастливую, седую голову. «Приду!»

Румарчук пробыл в Турмагане еще двое суток. Замотал, задергал подчиненных. Распорядок дня и ритм у него был такой, что и молодые с ног валились. Он подымался в шесть утра, а через час уже начинал осмотр своих владений. Вместе с Гизятулловым побывал на буровых у Шорина и Фомина, потом с Петром Угаровым обошел пока еще только зарождающееся хозяйство вышкомонтажной конторы, потом насел на строителей и разобрался с каждым мало-мальски значимым объектом. А накануне отъезда в кабинете Бакутина собрался командный состав всех подразделений, которые обустраивали и осваивали Турмаганское месторождение. Тут были градостроители и промысловики, геологи и дорожники, лесники и трубоукладчики, вышкомонтажники и буровики, авиаторы и связисты, торговцы и общепитовцы, землеройщики и речники, и… Просто непонятно было, как небольшой бакутинский кабинет смог вместить такую уймищу людей.

Перед этой финальной встречей Румарчук еще раз высказал свое мнение о злополучной записке по утилизации попутного газа. Высказал непререкаемо, как что-то уже бесспорно решенное и тем больно зацепил Бакутина, и тот, не выдержав, сорвался:

— Записку назад не возьму. Дело не в амбиции. Вам не хочется взваливать на плечи попутный газ. Без того хлопот полон рот. Во избежание дополнительных забот и лишней ответственности вы готовы пожертвовать и сотнями миллионов тонн нефти, и режимом эксплуатации пластов, и чем угодно. Это не украшает вас, ни как начальника главка, ни как коммуниста…

— Вы что, черт возьми, в самом деле не соображаете? — Румарчук возвысил голос до предела.

— Соображаю! Сейчас мы не готовы к этому. Согласен. Но есть же время подготовиться. Войти в Правительство с конкретными предложениями.

— В таких случаях в деревне у нас говорили: «Сдынь на два лаптя в сторону». — Что-то похожее на насмешку мелькнуло во взгляде и тут же погасло. — Не надо так широко замахиваться. Все силы в замах уйдут. На удар пороху не останется. — Возле глаз залучились морщинки, а в глазах снова вспыхнули насмешливые огоньки. — У вас тут прямо вирус новаторства. Все вповалку заражены. Подавай пьедестал! Вы сочиняете научно-фантастический опус об использовании попутного газа. Горком немедленно требует генплан города. Редактор газеты подсовывает какое-то письмо буровиков о кустовом и наклонном бурении. И все аргументировано! Ново! Заманчиво! Перспективно! Но по сути — пустопорожняя болтовня! Потому, что оторвано от жизни, от реальных возможностей…

— На сегодня, может быть, и так, — с трудом вклинился Бакутин.

— На сегодня, и на завтра, и на десять лет вперед, — отчеканил Румарчук. — Таких новаторских идей сколько угодно можно почерпнуть в зарубежной технической литературе. Не исключаю возможности, что ваша идея родилась в вашей же голове. Ну и что? Сперва встаньте на ноги, обретите нужный ритм, обустройтесь, подтяните тылы, потом трезвоньте на всю страну о своем фантастическом проекте. И если я не смогу, хотя и попытаюсь, привести в чувство вашего Черкасова и этого, как его, Иванова, что ли, то уж вас-то я либо образумлю, либо мы навсегда расстанемся. И в отставку будете подавать вы. Слышите? Вы, уважаемый товарищ Бакутин.

— Так вы мне пре…

— Не спешите. Обдумайте на досуге сложившуюся ситуацию и сделайте выбор. Не тороплю, но и ждать не намерен. Мы не гимназисты. Не в орлянку играем. Нельзя расточать силы на пустопорожнюю болтовню и романтические прожекты. Нельзя раскалывать ядро еще не сложившегося коллектива. В таких условиях немыслимо раздваивать цель…

Не ожидал такого оборота Бакутин и не нашел нужных слов для ответа. На язык навернулась грубая, все отсекающая фраза, способная взорвать к чертовой матери все, чем жил доселе. Но в последний миг его вдруг пронзила мысль, что именно на такой исход и рассчитывает начальник главка. «Свалит меня — другие рты заткнут, затаятся — пропала идея…»