Константин Лагунов - Больно берег крут

Все это Румарчук надумал ночью, в одиночестве, потягивая пахучий огненный чаек, и потом спал необыкновенно крепко, проснулся свежим, бодрым, и жену обласкал, и секретаршу одарил улыбкой, и просьбу первого посетителя сразу же уважил…

Мигнул кошачий глаз селектора, негромкий нежный голос выговорил:

— Подошел товарищ Бакутин.

— Пусть заходит.

Откликнулся Румарчук и вдруг ощутил прилив необъяснимо радостного возбуждения. Энергично потер ладони, даже легонько прихлопнул ими. Но все это очень проворно, вроде бы конвульсивно, и к явлению Бакутина в кабинете начальник главка имел свой обычный, деловой и строгий вид очень занятого руководителя.

Он молча пожал руку Бакутину, молча кивнул тому на кресло, а сам склонился над листом, сделав вид, что дочитывает уже прочитанную бумагу. Неспешно вскинул глаза, глубокомысленно воззрился в пустоту, подумал, пошевелил губами и не спеша размашисто расписался, убрал листы в папку и лишь после этого нацелил взгляд на посетителя.

Что-то поразило его в лице Бакутина. Что? — не смог бы сразу ответить. Но это был совсем не тот воитель-правдолюб, с которым схлестнулся он совсем недавно в вертолете. На лице этого застыло необычное выражение усталости и отчаяния. Он напряженно и вроде бы боязливо ждал чего-то, по-бойцовски изготовясь к отражению наскока, и в то же время не скрывая желания избежать этой схватки. Не хотел драться сегодня Бакутин — это точно.

И стеснялся, и стыдился своей пассивности, и все-таки не хотел. Оттого и отводил глаза от колкого, чуть насмешливого и победоносного взгляда начальника главка.

— Мы готовим приказ по обязательствам будущего года. Для вас он переломный. Это уже не заявка, не обещание, вам надо увеличить за год добычу нефти почти в семь раз — и для отлаженного, обкатанного промысла задача сверхтрудная…

— Сделаем, — прервал разглагольствования начальника Бакутин.

Сейчас он готов был пообещать что угодно, лишь бы поскорей отделаться от высокого собеседника, уйти из главка, остаться наедине. Уж очень неспокойно и муторно было на душе Бакутина. Не покидало противное чувство подвешенности. Будто кто-то небрежно приподнял его за шиворот, оторвал от земли да и держал так, раздумывая, куда швырнуть. И пока тот неведомый и всесильный раздумывал, Бакутин трепыхался и жался, как нашкодивший щен. Все привычное, незыблемое уплывало прочь, а он скулил сквозь зубы в железном кулаке и тужился предугадать, куда швырнет его неземной владыка, и страшно хотел, чтоб кинул назад, на турмаганские болота. «Пусть помнет, поломает — хрен с ним…»

— Похвальная уверенность. В чем все-таки надо поддержать?

Тут уж грешно и непростительно было бы отмолчаться или отделаться скороговоркой. Бакутин напрягся. Поднатянул, наструнил расслабленную волю. Та сразу подтолкнула, раскрутила мысль, и сперва медленно, явно нехотя, а потом все энергичней и напористей заговорил о самом неотложном.

Румарчук не перебивал. Слушал внимательно. Порой что-то записывал в настольный блокнот, а сам думал: «Крепок, черт. Другого Бакутина под рукой нет. Их негусто… Все к лучшему…»

Тут Бакутин заговорил о блочном строительстве насосных станций. Он и тогда в Турмагане высказывал это Румарчуку, но так требовательно и настырно, что последний сразу отмел бакутинское предложение. Сейчас то же самое Бакутин высказывал по-иному — просительно и раздумчиво, сомневаясь и советуясь. И Румарчук не только выслушал, но и похвалил, приободрил, пообещал немедленно заняться этим, подключив свой НИИ, и записал в блокноте: «Блочные ДНС».

— Без кустового и наклонного мы в своих болотах прогорим с бурением. Надо поддержать Фомина…

И Румарчук не только поддержал, но еще и попросил передать старому мастеру, что будет специальный приказ об этом начинании, что Гизятуллов сегодня же получит указание, и наговорил еще много лестного о Фомине и его идее, хотя три недели назад сам же отшвырнул ее как негодную.

Сегодня Румарчук был победителем, великодушно и щедро одаривал он поверженного вниманием, похвалами, обещаниями. В иное время Бакутин сразу бы разгадал, учуял природу румарчуковской покладистости и доброжелательности, но сейчас Гурий Константинович либо не постиг этого, либо, поняв, отмахнулся и так же неторопливо и сдержанно, но очень толково изложил еще несколько неотложных просьб к главку.

Девушка в переднике принесла кофе. Мужчины пили его не спеша и не спеша разговаривали.

Когда же обласканный, поддержанный, успокоенный Бакутин поднялся и, простясь, повернулся спиной к начальству, Румарчук вдруг негромко и малозначимо сказал:

— Да… Совсем запамятовал. Тут дошел нелепый слух о вашей…

Бакутин дрогнул. Не поворачивая головы, выдавил сквозь зубы:

— Это правда.

— Кхм. Кха… Кха…

— Если можно, не надо об этом.

— Хорошо. Только…

— Что нужно от меня?

«На все готов. И нахамит, и в отставку подаст», — подумал Румарчук и с напускным безразличием, как о чем-то вовсе пустяшном, небрежной скороговоркой сказал:

— Я не судья. Понимаю и даже оправдываю… в чем-то. Но скоро вернется из отпуска Сабитов. И супругу вашу законную наверняка проинформировали. Видите, какой узелок? Надо либо развязывать, либо рубить. Причем немедленно. Промедление и нерешительность во вред только вам, Гурий Константинович. Огласки и неприятностей не избежать так и так. Но лучше большой костер, чем маленький пожар.

А взглядом Румарчук сказал: «Буду защищать и спасать тебя. Вытащу из ловушки. Но ты уж не рыпайся больше. Не наскакивай. Не заносись…»

Верно расшифровав начальнический взгляд, Бакутин вспомнил анекдот-притчу про воробья. «Попал в дерьмо, сиди и не чирикай…»

Горько ухмыльнулся и, не проронив ни звука, вышел из кабинета, тихонько притворив за собою дверь. В приемной столкнулся со знакомым снабженцем.

— А я в Турмаган собрался, — сказал тот.

— Когда?

— Через час спецрейсом.

— Прихватишь?

— Всегда рад…

Не глядя, Бакутин опустился на какой-то тюк, привалился спиной к холодной ребристой стенке самолета и прикинулся, что задремал. Снабженец оказался человеком тактичным, не лез с разговорами, только где-то на полпути пригласил перекусить.

Бакутин наскреб со стенок горсть белых ледяных кристалликов, опрокинул в рот полный стаканчик спирта, заел хрусткой студеной кашицей. Потянулся было за колбасой, да, не дотянувшись, опустил бессильно руку…

Вот теперь по-настоящему и накрепко подловил его Румарчук. Ах, как ловко и сноровисто подсек. Сиди и не чирикай, как тот воробей в коровьей лепешке. Да и к чему? Только нервы трепать себе и людям. Три года скоро, как запел он о попутном газе. А что? Кроме благосклонного внимания Бокова — ничего. А факела полыхают. Ни ГРЭС на попутном газе, ни газоперерабатывающие заводы дальше той докладной в обком — никуда. Теперь Боков переадресовал ее в главк. А и что мог Боков без поддержки специалистов?.. «С чего же мне-то не спится, не сидится, не можется? Жужжу, как назойливая муха, раздражаю, мешаю. Всем осточертел. Вот и… Все эти факела, бетонки, трубы и прочую муть — к такой матери! Подхватить Нурию и — вон из Турмагана! Гори синим пламенем в прах и дым. Руки целы, в башке не солома. Не загину… А Тимур?.. Ася?.. Нурия или Ася? Нурия. А сын? Сын!.. Уехать к ним? Ася возликует, решит, ее чары сработали. Это бы можно стерпеть, но Нурия… Любит. Безотчетно и безоглядно. На такое пошла… И ничего взамен не потребовала. Приедет Сабитов, просигналят Асе — что тогда? Лгать и подличать? Изворачиваться и юлить? Спасая шкуру, предать Нурию — единственную, в ком не сомневаюсь? Лучше пулю в лоб… Бежать! Послать всех и вон отсюда… Пусть обустраивают. Добывают. Гасят…