Мигел Соуза Тавареш - Экватор

— Надеюсь, сеньор губернатор меня извинит, но мне нужно вставать в четыре утра. Завтра — новый день…

Луиш-Бернарду встал, чтобы попрощаться, заметив легкий кивок головы, который Албану адресовал Марии-Аугуште, выражавший нечто среднее между близостью и отстраненностью, подчиненностью и покровительством.

Оставшись одни, они какое-то время сидели молча, оценивая отсутствие еще недавно мешавшего им обстоятельства и не совсем понимая, как воспользоваться этим долгожданным для обоих уединением. Луиш-Бернарду был первым, кто попытался найти выход:

— Чем вы обычно заняты здесь в такие вечера?

Настал ее черед вздохнуть. Он заметил, как грудь ее поднялась над корсажем платья, а глаза заблестели, отразив свет горевшей рядом свечи. Луиш-Бернарду почувствовал, как ее тело вдруг ослабло, будто отвязавшись от чего-то, высвободив едва скрываемое желание, которое поднималось снизу вверх по ногам, по животу и груди и горело блеском в ее глазах. Ее хриплый грудной голос, идущий откуда-то издалека, из великого множества ночей, как эта, произнес:

— Думаю о жизни. О том, что было, что могло случиться и что еще произойдет. Чем еще я могла бы быть занята, по-вашему..?

— И она имеет смысл?

— Что? Жизнь, моя жизнь?

— Да.

— Не спрашивайте меня об этом. Такие вопросы здесь не задают. Да и зачем? Вы ведь тут всего-навсего проездом, годом больше, годом меньше, потом вы все равно вернетесь в Португалию. Ваша жизнь там, а здесь вы только временно. Я — нет: я здесь живу, живу всегда, это то, что уготовила для меня судьба. Я ничего не выбирала и не в состоянии выбирать. Я хватаю то, что проходит мимо, и, когда мне это удается, тогда уже этим управляю я, а не наоборот. Вы понимаете, о чем я говорю?

Луиш-Бернарду посмотрел на нее сквозь полумрак. Ему было жаль ее: судьба, фактически, бросила ее здесь, хотя было ясно, что она заслуживает большего, чем это захолустье. Он был тронут тем, как она его приняла — без лишней претенциозности, ничего не разыгрывая и не скрывая, что она позаботилась лично о его обеде и ужине, рассказала историю своей жизни, не проявляя при этом каких-либо комплексов или желания самоутвердиться, была здесь с ним весь день, искренне радуясь возможности принять губернатора у себя, не как владелец плантаций, а просто как женщина, которая принимает у себя мужчину и делает все, чтобы ему угодить. «Здесь все, все совсем по-другому, — думал он. — Гораздо быстрее, проще и прямее». Сколько раз ей еще придется надеть это платье и этот корсаж, из которого, буквально выпрыгивает ее грудь? Сколько раз еще она зажжет свечи и прикажет служанкам надеть их отглаженные одежды? Сколько раз еще она отправится за «порто-винтажем», что стоит у нее в буфетном шкафу? Сколько раз еще она сможет здесь побеседовать с цивилизованным мужчиной в такую тихую звездную ночь на веранде дома, который она получила в наследство, как получают в наследство тюрьму?

— Да, думаю, что я вас понимаю.

Она поднялась и встала перед ним. «Я хватаю то, что проходит мимо, — подумал он, — идеальная фраза для того, чтобы откланяться».

— Луиш, для меня было большой честью принимать вас здесь, на Нова Эшперанса как губернатора. Поверьте, это истинная правда. Однако мне было так же приятно принимать вас здесь и как человека. Я бы хотела снова увидеться с вами… сегодня или когда вы того захотите. Спокойной ночи.

Она ушла, а Луиш-Бернарду сидел еще какое-то время в плетеном кресле, подняв ноги на перила веранды, с горящей в ночи сигарой. Летучие мыши тихо перелетали из одного конца веранды в другой, привлекаемые светом, исходящим от подсвечника, огибая в самый последний момент пламя свечи. Из темноты леса доносилось стрекотание сверчка, ночные птицы своими криками обозначали себе территорию для охоты. В какой-то момент он услышал глухие шаги под верандой и поднялся для того, чтобы посмотреть, кто это. Он не ошибся: именно в эти секунды внизу, под навесом проходил Албану. Их взгляды, один смотрящий из света, другой из темноты, на мгновение пересеклись.

— Все в порядке, сеньор Албану?

— Мне кажется, да, сеньор губернатор.

Его сигара истлела. Рюмка портвейна была допита. Огонь свечи становился все слабее. Он слышал, как она вышла из ванной комнаты, после чего дверь в ее спальню в конце коридора тихо прикрылась. Он поднялся и попытался уловить в воздухе запах далекого отсюда океана. Пахло лишь ночным лесом, над которым сгущалась тьма, резким ароматом какао, а еще — его напряженным потом и желанием, которое сдерживается лишь расстоянием длиной в коридор. Он задул пламя, вошел в дом и больше уже не останавливался, слыша потом лишь стук своих шагов по коридору. На секунду он замер у двери комнаты, в самом конце. Поворачивая круглую, из слоновой кости ручку двери он почувствовал ее холод. Тяжело вздохнув, он вошел в комнату, крадучись, словно вор.

Mr. Jameson, Sir! The captain sent for you: we are there, Sir! [45] Мистер Джемисон, сэр! Вас зовет капитан: мы прибываем, сэр! (англ.).

На самом деле, он не спал, когда услышал стук в дверь своей каюты и голос дежурного юнги, звавший его. Предчувствие разбудило его несколькими минутами ранее, когда он догадался, что наступило время его встречи с тем новым, что приготовила для него случайная цепь последних событий его жизни. Он поднялся, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить жену, Энн, спавшую, словно ребенок, рядом с ним. Наверное, в тысячный раз за семь лет, прошедших с их женитьбы, он посмотрел на нее спящую, отстраненную от всего происходящего, и в тысячный же раз нашел ее настоящей красавицей. Он глядел на ее светлые волосы, ниспадавшие на шею беспорядочным каскадом прядей, на длинный, прямой нос, большой, сложившийся во сне в безмятежную улыбку рот, тонкую руку, лежавшую на том месте, которое только что занимал он сам, на совершенный изгиб ее груди в декольте ночной рубашки из белого льна. Ему захотелось вернуться в постель, снова переплестись с нею в объятиях и проснуться значительно позже, в другой жизни и в другой день, который не был бы столь пасмурным и затянутым облаками, как этот.

В темноте он накинул на себя плащ и, надев брюки поверх пижамы, тихонько вышел из каюты, с бесконечной осторожностью притворяя за собой дверь. Преодолев два пролета вверх по лестнице, ведущей к палубе военного корабля Его Величества «Дурбан», он почувствовал, как утренний холод охватил его тело, все еще хранившее тепло спавшей в каюте Энн. Капитан МакКуин стоял, опершись о перила, с извечной трубкой во рту и с двумя кружками горячего кофе, одну из которых он протянул подошедшему к нему мужчине:

— Well, this is it [46] Ну, вот и приплыли. (англ.). , — сказал он, показывая кружкой на Восток, в сторону земли.