Мигел Соуза Тавареш - Экватор

Именно тогда и именно таким его узнала Энн. Одним воскресным, на английский манер «ленивым» и тоскливым днем, они познакомились в Дели, во «Всеиндийском Крикет-клубе», с его не изменившейся за все последние двести лет атмосферой. В число представителей знатных фамилий-завсегдатаев клуба входила и Энн, которая, в отличие от Дэвида, бывшего здесь новичком, принадлежала к уже четвертому поколению посетителей этого светского собрания. Другое её отличие от мистера Джемисона заключалось в том, что она связывала свое будущее не с Индией, а с Англией. Полковник Рис-Мор, ее отец, готовил для нее другое и особенное будущее, связанное с одним лордом, находившимся в Индии проездом. По разумению отца Энн, исключительные качества его дочери, такие, как красота, ум, прекрасное образование и умение вести себя в обществе, не смогут не привлечь внимание лорда, когда такой случай представится, и компенсировать, таким образом, ее недостаточное приданое и отсутствие благородного семейного титула. Четыре поколения предков, отслуживших в Индии, два брата Энн, служащие на стороне раджи, отстаивая границы его территории и отражая предательские вылазки врага в районе Хайберского прохода [51] Стратегически важный высокогорный перевал в районе пакистано-афганской границы, издревле использовавшийся как главный торговый путь между Южной и Центральной Азией. , а также ее собственная добродетель и природные данные, делали из нее, по мнению полковника и его супруги, подходящую и желанную кандидатуру для заключения с нею брачного контракта. Образование и воспитание Энн не предполагали глубокого знания и любви к Индии. Англия же, где она не была ни разу, наоборот, являлась для нее тем, к чему она всегда страстно стремилась. Ее научили тому, что земля, где она родилась, выросла и стала молодой женщиной, была для нее лишь временным перевалочным пунктом на пути к фешенебельным улицам, ресторанам, салонам, к окутанной мифами лондонской жизни. Она была знакома Энн лишь по журналам, которые полковник аккуратно выписывал из метрополии с характерной преданностью слуги, желающего быть всегда в курсе дел своего хозяина.

Все эти планы обрушились в один-единственный день, тот самый, когда она познакомилась с Дэвидом Джемисоном. Ее запрограммированная отстраненность и рекомендованная в таких случаях сдержанность рассыпались, подобно замку из песка, под воздействием внезапной, охватившей его вспышки страсти, свойственного ему честолюбия и самой жизни, бившей ключом в его взгляде, голосе и движениях, под мощнейшим напором исходившей от него необузданной пылкости. За пять часов, которые они проговорили, просидели за столом и протанцевали, тщетно пытаясь казаться заинтересованными другими вещами и окружавшими их людьми, она узнала об Индии больше, чем за все свои двадцать пять прожитых на этой земле лет.

Он был игрок. Страстный картежник, обладатель порока, щедро вскормленного во время ночных посиделок с коллегами в Бангалоре, и, одновременно, игрок по отношению к собственной жизни. Индия упрочила в нем вкус к большим ставкам, приучила верить в судьбу, привила тягу к риску и к жизненной позиции в духе «все или ничего». Дэвид вел себя так, будто у него не было времени на проигрыши, будто с каждой ставкой он должен был поставить на кон всё, что у него есть, использовать любую из возможностей, любой малейший промах соперника. Он спешил жить, подгонял события и никогда не ждал, что судьба сама постучит в его дверь. В этом и заключалась его привлекательность, его внутренняя притягательность, в первую очередь, для женщин, которые всегда чувствовали это, попадая в его орбиту. Именно это обезоруживало его врагов, а других — тех, с кем он конкурировал в профессии, в любви или за карточным столом — попросту дезориентировало: они попросту не знали, как ответить на его удар или отреагировать на только что сделанную им ставку. Именно этим, в тот самый вечер, он смог покорить и подчинить себе Энн, когда они ехали на рикше к ее дому. Он заранее договорился с извозчиком-сикхом, чтобы тот ехал медленно, и потом, в какой-то момент, взял Энн за руку и прямо посмотрел в ее бездонные глаза: «Мы можем следовать условностям и остановиться, прямо сейчас, или же продолжить наши отношения, не теряя времени. Так или иначе, вы — женщина моей жизни, и я никогда не исчезну из вашей жизни. Выбор за вами, но суть его одна: сделать сейчас или потом то, что уже неизбежно». Она поняла, что он прав и что бесполезно откладывать то, у чего нет другого решения и другого исхода. И она сдалась, отдала той жаркой и влажной делийской ночью всё, что накопила в себе до сих пор — в виде нравоучений, предусмотрительных поступков, отложенных решений и великих планов на будущее. Энн тогда будто бы родилась заново, и всё, что было накоплено ее жизнью до этого, показалось ей бесполезной игрой в предсказания вопреки тому, что уже давно предначертано судьбой. Дэвид собрал весь урожай разом. Не осторожно срезая растущий цветок, а, словно обжора, проглотив весь этот пышный сад одним махом.

Менее чем через два месяца, когда уже был неизбежен уверенно назревавший скандал, Энн Рис-Мор и Дэвид Джемисон поженились. По истечении еще нескольких месяцев выяснилось, что так страшившая отца-полковника возможность преждевременной беременности оказалась опасностью, которая не имела под собой оснований: Дэвид оказался бесплодным, как показало проведенное плановое медицинское обследование. Сифилис, заработанный им в борделе махараджи в Бангалоре, вроде бы, вылеченный, оставшийся лишь в воспоминаниях о мучительных колющих болях и об унизительном лечении, которому он был вынужден себя подвергнуть, оставил, тем не менее, неизгладимый след в его организме и в его самооценке. Несмотря ни на что, Энн восприняла эту новость с большей стойкостью, чем все остальные: «Я не поменяю любимого и обожаемого мною мужчину на потенциального отца-производителя», — именно таким было объяснение, которое она дала себе, своим подругам и своим родителям. Это был первый раз, когда Энн пообещала себе, что никогда не бросит своего мужа.

Хуже всех воспринял это известие полковник. Во-первых, потому что он понял, что у него уже не будет внуков от его дочери или, как он говорил, «тех единственных внуков, о которых мы будем знать наверняка, что они наши». Во-вторых, потому что сведения о прошлой развратной жизни зятя («и еще с кем — с девками махараджи!») добавляли к его портрету ряд негативных штрихов, однозначно характеризующих его отнюдь не кроткий нрав и поведение. Полковнику вообще не очень нравилось то, с какой несвоевременностью тот появился в их семье, поставив их перед свершившимся фактом, нарушив все их с женой планы относительно будущего единственной дочери. Ему не нравилось и то, как быстро Дэвиду удалось пройти сразу несколько этапов чиновничьей карьеры и в неполные тридцать лет уже получить важную, влиятельную должность в аппарате самого вице-короля. Непростым оказался для полковника и разговор с будущим зятем о том, может ли он и его семья, при их социальном статусе, рассчитывать на приглашение самого вице-короля на свадьбу дочери, — даже не сам разговор, а то, что позже Рис-Мор старший узнал, что лорд Керзон принял-таки приглашение Дэвида. И не из-за полковника и его заслуженной семьи, а из-за Дэвида. За шесть лет в Индии этот молодой человек смог добиться того, чего он сам не имел здесь к концу своей жизни, отданной служению Короне, и чего его сыновья, служащие на границах Империи, вдали от правительственных кабинетов и салонов махараджей, не добьются уже никогда. И это все при том, что Джемисон не имел ни происхождения, ни денег, которые могли бы ему в этом помочь. Последнее казалось полковнику еще более необъяснимым, вызывая в нем бессильное отчаяние и негодование.