Юй Хуа - Жить

— Всё, Цзячжэнь.

И зарыдал. Цзячжэнь спешно стала поднимать меня — но где уж ей было, с Юцином в животе? Она позвала матушку. Вдвоем они взвалили меня на кровать. Я лежал на кровати и пускал белую пену. Казалось, вот-вот умру. Они в ужасе хлопали меня по плечам, трясли голову. Я оттолкнул их обеими руками и прохрипел:

— Я проиграл всё, что у нас есть.

Матушка остолбенела. Потом пристально посмотрела на меня и переспросила:

— Что ты сказал?

Я повторил:

— Я проиграл всё, что у нас есть.

Мой вид убедил ее. Она с размаху села на пол и прошептала сквозь слезы:

— Яблочко от яблони недалеко падает.

Матушка даже в эту минуту была на моей стороне. Она винила не меня, а отца.

Цзячжэнь тоже расплакалась. Похлопывая меня по спине, она сказала:

— Ты только больше не играй, и всё образуется.

Я проигрался до нитки и не мог больше ничего поставить, даже если бы и захотел. В другой комнате забранился отец. Он не знал еще, что пошел по миру; его рассердил женский плач. Услышав его голос, матушка прекратила плакать, встала и вышла, а Цзячжэнь за ней следом. Я понял, что они пошли в комнату отца, и вскоре услышал его вопли:

— Щенок!

Тут в комнату вошла моя дочка Фэнся. Она, покачиваясь, затворила дверь и сказала тоненьким голоском:

— Папа, беги скорей, дедушка идет тебя бить.

Я глядел на нее не шевелясь. Тогда она подошла ко мне и потянула за руку. Не смогла сдвинуть с места и заплакала. От этого плача сердце разрывалось на части. Фэнся было несколько лет от роду, но она уже защищала отца. Я заслуживал, чтобы меня изрезали на тысячу кусков.

Показался разъяренный отец. Он орал:

— Щенок, я тебя убью, я тебе всё отрежу, я тебя в порошок сотру, выродок несчастный!

Давай, отец, убей меня. Но еще в дверях он упал в обморок. Матушка и Цзячжэнь с причитаниями подняли его и положили на кровать. Потом я услышал его плач, похожий на завывание деревянной флейты.

Отец пролежал в кровати три дня. В первый день он громко плакал, потом рыдания перешли во вздохи, каждый из которых долетал до моей комнаты. Я слышал, как он мрачно говорит:

— Воздаяние за грехи, воздаяние за грехи.

На третий день отец принимал гостей. Он надрывно кашлял, а если говорил, то так тихо, что ничего нельзя было разобрать. Вечером матушка передала мне, что отец зовет к себе. Я встал с кровати и пошел, размышляя по дороге, что на этот раз мне точно крышка. За три дня отец достаточно окреп, чтобы меня прикончить, и уж до полусмерти-то он меня наверняка изобьет. Я решил про себя, что, как бы отец меня ни бил, я сдачи не дам. Плелся к нему без сил, с обмякшим телом, на ватных ногах. В его комнате я встал за матушкой и тайком рассматривал отца на постели. Он во все глаза глядел на меня, белые борода и усы подрагивали. Он сказал матушке:

— Выйди.

Когда матушка меня покинула, сердце у меня опустилось — вдруг он спрыгнет с кровати и набросится на меня? Но он лежал без движения. Одеяло с его груди сползло на пол.

— Ох, Фугуй…

Он похлопал по краю постели:

— Садись.

Я сел рядом с ним. Сердце колотилось. Он взял меня за руку. Его ладонь была холодная как лед. Этот холод проник мне в сердце. Отец тихо сказал:

— Фугуй, проигрыш — тоже долг, а долг всегда возвращают. Я заложил сто му земли и наш дом. Завтра принесут медяки. Я старый, не могу носить коромысло, ты сам верни свой проигрыш.

Он протяжно вздохнул. Мне захотелось плакать. Я понял, что он не будет меня бить, но от его слов стало так больно, будто мне отрезают голову тупым ножом, а она не отпадает. Отец потрепал меня по руке:

— Иди спать.

Следующим утром я увидел, как к нам во двор вошли четверо. Богатый человек в шелке махнул трем носильщикам в рогоже:

— Ставьте тут.

Носильщики опустили коромысла и стали утирать одежей лицо. Богач, глядя на меня, обратился к отцу:

— Старший господин Сюй, ваш товар прибыл.

Отец, кашляя, вышел с закладными на землю и дом в руках. Он слегка поклонился этому человеку:

— Побеспокоили мы вас.

Тот показал на три корзины с деньгами:

— Всё здесь, посчитайте.

Отец полностью потерял вид богатого человека, он почтительно ответил, как бедняк:

— Что вы, что вы. Испейте чаю.

Тот возразил:

— Не стоит.

Потом взглянул на меня и спросил отца:

— Это молодой барин?

Отец закивал и посоветовал мне с вежливым смехом:

— Когда будешь носить, покрой товар листьями тыквы, как бы не ограбили.

С того дня я стал за десять с лишним ли таскать деньги в город. Листья для меня рвали матушка и Цзячжэнь. Фэнся увидела и тоже стала рвать, выбрала два самых больших и накрыла корзину. Я поднял коромысло. Фэнся не знала, что я иду возвращать долг, и спросила:

— Папа, ты опять надолго уходишь?

У меня защипало в носу, я чуть не расплакался. Взвалил коромысло на плечо и быстро зашагал в город. Там Лун Эр жарко приветствовал меня:

— Молодой господин Сюй пришел!

Я поставил корзину перед ним. Он приподнял лист тыквы, изогнул бровь и сказал:

— Что это ты сам себя наказал? Принес бы серебряными юанями.

Когда я принес последнюю корзину, он не стал называть меня «молодым господином» — кивнул головой и сказал:

— Фугуй, поставь сюда.

Другой кредитор оказался полюбезнее, он похлопал меня по плечу:

— Пойдем, Фугуй, выпьем чайничек.

Лун Эр тут же сказал:

— Да, да, я приглашаю.

Я покачал головой и решил идти домой. К концу дня моя шелковая одежда истерлась до дыр, плечи до крови. Я один поплелся домой — иду и плачу, плачу и иду. Подумать только, я таскал деньги всего один день и устал как кляча, сколько же моих предков умерли от непосильного труда, чтобы их заработать? Только теперь я понял, почему отец попросил медяки, а не серебро — чтобы я понял, как трудно они достаются. Тут я не смог идти дальше, сел на обочину и зарыдал, пока меня не начало выворачивать на изнанку. В это время ко мне подошел наш старый батрак Чангэнь с рваным тюком на спине, тот самый, что таскал меня на закорках в школу. Он проработал у нас несколько десятков лет, а теперь должен был уйти. Он рано осиротел, попал к нам в дом, и с тех пор он жил у нас, так и не женился. Чангэнь, как и я, был весь в слезах. Он подошел ко мне, шлепая по пыли босыми ободранными ногами, и вздохнул:

— Молодой барин…

Я крикнул:

— Я не барин, я скотина!

Он покачал головою:

— Государь и с сумой государь. Ты хоть и пошел по миру, а всё же барин.

Я только что утер слезы, а услышал эти слова и опять зарыдал. Он тоже сел на корточки рядом со мной, закрыл лицо руками и заголосил. Поплакали мы вместе, и я сказал ему:

— Скоро темно будет, иди домой, Чангэнь.

Чангэнь поднялся и побрел прочь, причитая:

— Разве есть у меня дом…

Я и Чангэня погубил. Я глядел на его одинокую спину, и сердце выло волком. Только когда он исчез из виду, я встал и пошел домой. Доплелся уже в темноте. Все батраки и служанки разбежались. Матушка и Цзячжэнь работали у очага — одна разводила огонь, другая готовила ужин. Отец по-прежнему лежал на кровати. Только Фэнся была радостная, как всегда, она еще не знала, что теперь мы бедные. Она запрыгала мне навстречу и забралась на колени: