Леонид Гартунг - Алеша, Алексей…

Когда я приходил на Черепичную, тетя, увидев буханку хлеба, ставила свой маленький медный самоварчик. Самоварчик этот купила она еще до германской войны в Белостоке, и он сопровождал ее на всех фронтах. В нем помещалось всего шесть стаканов воды, и закипал он удивительно быстро, всего от нескольких лучинок и горстки угля. Тетя Маша отрезала ломтик хлеба, накалывала его на вилку и опускала в трубу самовара. Там он становился горячим, душистым, даже несколько подрумянивался. Любимое тетино лакомство.

Сидя против тети Маши, я часто с сожалением думал, почему у нее такой молчаливый и замкнутый характер. Она не любила рассказывать о себе. Охотно рассказывала она только о детях, которые лежали в больнице Сибирцева, об их шалостях, милых, забавных словечках, об их матерях. Только никогда ничего — о дяде Андрее и Риммочке.

В первых числах октября кончилась моя работа в Степановке. Выпадали дожди вперемешку с мокрым снегом. Вернувшись в Томск, я застал у Аграфены Ивановны нового жильца — Георгия Ивановича. Странная личность: неторопливый, обстоятельный и неумелый в любом деле, за которое брался. Видимо, он был из тех, кто всю жизнь не может найти своего места, но не догадывается об этом. Как-то однажды пришлось ему стать портным, и он так и не удосужился поискать чего-либо более подходящего. Дожил бы он свои дни спокойно и безмятежно, дослужился бы до пенсии, да началась война, умерла старуха — затосковал старик, стал попивать, ну и подвернулась Аграфена Ивановна, сманила к себе, насулила золотые горы. Вот и остался на старости лет без своего угла.

Рыжеватые его усы уныло свисали вниз, он словно постоянно чувствовал свою неудачливость и предпочитал целые дни проводить над швейной машинкой. С утра до ночи работал. Говорил редко. Спал на новой двухспальной кровати с никелированными шишечками, которую купила на барахолке специально для него Аграфена Ивановна.

С появлением Георгия Ивановича Аграфена Ивановна стала следить за собой: сбривала безопасной бритвой усы под носом, подкрашивала те места, где полагается расти бровям, белую грязную косынку сменила на чистую голубую. Стала чаще бывать дома.

Захар Захарыч, мрачный и молчаливый, в желтом запачканном известью полушубке, в серых скособоченных валенках, топтался у печки и без конца курил мокрые вонючие цигарки.

Тетя шепнула мне:

— Что тут было! Дым коромыслом.

Потом улучила момент, шепотом сообщила подробности. Когда появился Георгий Иванович, старик заявил, что не соглашается на такое «незаконное вселение», что это «никакой не фатирант», а жулик и прохвост, и что он подаст в суд на Аграфену Ивановну за двоежёнство. Аграфена Ивановна кричала Захару Захаровичу:

— Я еще женщина в силе, а из тебя песок сыплется. Ну-ка, скажи, чем ты меня как жену можешь обеспечить? Повис у меня на юбке, как репей свинячий…

А слепой в ответ кричал:

— Нет моего согласия на прописку. Пусть убирается, откуда пришел. Голодранец несчастный! Всю жизнь прожил, своего угла не нажил.

На это Аграфена Ивановна возражала:

— Это еще поглядим, кому убираться придется. Мы с тобой не расписаны. Я имею свое полное право, я женщина незамужняя.

Захар Захарыч мрачно намекал:

— Ты все еще с полицейским расписана…

— Ничего не расписана — за давностью такой брак расторгнутый… А вот ты действительно здесь сбоку припека…

— Все равно зарежу, — грозил Захар Захарыч. — Спать лягете, обоих прикончу.

— Я нож спрячу, — предупреждала Аграфена Ивановна.

— Я могу и ножницами, — продолжал слепой.

— В тюрьму захотел? За одни угрозы пять лет дают.

— А мне все равно, где подыхать, в тюрьме или на воле.

В последующие дни Захар Захарыч больше не кричал, но Аграфена Ивановна на всякий случай прятала от него ножницы.

Когда мы с Захаром Захаровичем остались вдвоем, он на ощупь приполз ко мне за перегородку:

— Алеша, не спишь?

Усевшись на тетину койку, зашептал возбужденно:

— Ты вот книжки читаешь. Должен знать: можно ее привлечь за двоежёнство? Согласно уголовного кодекса.

— Во-первых, он жилец.

— А зачем тогда его спать с собой ложит?

— Законный муж исчез более двадцати лет назад, а вы с ней не регистрированы.

Старик приуныл.

— А насчет ножниц это я так, чтоб думала…

По правде сказать, меня эти ссоры мало трогали. Пришла настоящая зима и вынуждала всерьез подумать об одежде. В моей поношенной кожанке я чувствовал себя на морозе словно раздетым.

— У нас без пимов в два счета заколеешь, — с гордостью за сибирские морозы говорила Аграфена Ивановна.

Я и без нее понимал, что без валенок мне не перезимовать.

В одно из воскресений мы с Георгием Ивановичем отправились на толкучку покупать валенки. Почему именно с Георгием Ивановичем? В данном случае он играл роль умудренного опытом телохранителя. Аграфена Ивановна высказала неожиданную мысль, что у меня такой вид, «что его и не захочешь, да обманешь». Меня это очень удивило: я даже посмотрел в зеркало — неужели у меня в лице есть нечто такое?

— Ты рядиться умеешь? — спросила она меня.

— Как это «рядиться»? — не понял я.

Аграфена Ивановна пожалела меня и отправила на толкучку в сопровождении телохранителя.

Добраться до толкучки в то время было непросто. Толкучка помещалась на горе, между кирпичной башней и старым кладбищем. И толкучкой она называлась не зря. На утоптанном снегу, твердом и грязном, как асфальт, толклись несколько сот мужчин и женщин. Георгий Иванович критически заметил:

— На базаре два дурака: один продает, другой покупает.

Над толпой висело облако пара и разноголосый говор. Все находились в беспрерывном движении, чтобы «не заколеть».

Георгий Иванович прочел мне популярную лекцию, как легко можно попасться на удочку, приобретая пимы. Встречаются такие прохвосты, которые скатывают пимы на морозе с прибавлением воды, а в тепле такие пимы превращаются в кашу. Чтобы этого не случилось, мы купили за пятьсот рублей подшитые пимы с кожаными задниками.

— Подшитые — куда теплее и уж наверняка без обмана…

Впрочем, на новые у нас не хватило бы денег.

Поздравив меня с покупкой и озорно подмигнув, Георгий Иванович извлек из кармана брюк бутылку портвейна. Портвейн этот он в отсутствие Аграфены Ивановны взял у нее из буфета. План у него был такой: продать бутылку рублей за триста, кое-что добавить и тоже купить валенки. До сих пор он носил резиновые чуни с пришитыми кожаными голяшками.

Чтобы я не мешал ему в коммерческих операциях, он вытащил меня из толпы и поставил на крыльце соседнего дома.

— Стой здесь и никуда не ходи. А то потеряемся… Я мигом.

«Миг» оказался довольно долгий. Я переобулся в только что купленные валенки, покурил, внимательно прочел все объявления на заборе, узнал, что продается суягная коза черной масти и стайка на дрова. Георгия Ивановича все не было. Раза два мелькнул его рыжий малахай из собачьего меха и снова скрылся в толпе.