Пилип Липень - Ограбление по-беларуски

Женщины безразлично разглядывали его, и он почувствовал унизительную неловкость за свою городскую обувь, чёрные брюки и рубашку с длинными рукавами. Лявон остановился, снял туфли, закрепил под пружиной багажника и сунул в них носки. Ступать босиком по горячему песку было приятно, и Лявон зажмурился, заулыбался. Чтобы выглядеть ещё более по-пляжному, он подвернул штанины, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и украдкой осмотрелся, наблюдая за реакцией женщин. Им было всё равно. В основном женщины лежали на полотенцах, закрыв глаза, некоторые стояли, закинув руки за голову или уперев в бока. В воде торчали головы купальщиц.

Обилие людей напрягало Лявона. Он пошёл влево, вдоль берега, рассчитывая свернуть к воде немного дальше, где, возможно, будет свободнее. Действительно, в нескольких сотнях метров от дороги концентрация женщин стала снижаться и вскоре упала до такой степени, что к берегу можно было приблизиться, не рискуя задеть загорающих педалью. Для верности он прошёл ещё дальше, к выступающей в воду серой скале, где не было уже ни человека. Теперь только отдельные взгляды долетали до него, и Лявон вздохнул свободно. Положив велосипед на песок, он осторожно ступил в воду.

Слабая волна щекотно подняла волоски на его бледной голени, мягкий подводный песок просачивался между пальцами. В шаге от его ног мелькнула маленькая серая рыбка, юркнула и исчезла, затерявшись в колеблющихся отблесках и отражениях. Стоять в воде было приятно, покойно. Слушая взвизги девушек, хохочущих и брызгающихся вдали, Лявон колебался — искупаться ли? Снять рубашку, брюки, зайти по грудь в воду? Он попятился назад и сел на песок, в том месте, где проходила неровная граница между сухим, сыпучим и влажным, липким. Поднял ракушку, серо-рубчатую с выпуклой стороны и нежно-перламутровую внутри.

Он раздумывал о том, что если реальное пространство хоть примерно соответствует представлению о мире, полученному им из журналов и книг, то это море должно быть Чёрным. Лявон подтянул к себе рюкзак, оставивший на песке широкую полосу, и стал нащупывать среди денежных пачек карту мира, украденную в банке. Она плоско пристала к спинке и нашлась не сразу, но долгие поиски принесли неожиданный сюрприз — забытый пакетик апельсинового сока. Как давно он не пил апельсинового сока! Лявон с наслаждением отшелушил трубочку, проткнул её заострённым концом кружочек фольги, сделал глоток. Жизнь приобрела окончательную полноту и насыщенность.

Посидев, он разложил на песке карту, нашёл Минск и прочертил пальцем линию к Чёрному морю. Или к Азовскому? «Ну, неважно. Куда дальше? — Лявон повёл пальцем вверх, повёл вниз. — Может, попробовать в Индию?» Он стал прикидывать, сколько времени уйдёт на поездку: замерил расстояние фалангой указательного, получил четыре дня и добавил ещё один на погрешности и плутания. К Индии, с её слонами, раджами, святыми, Лявон всегда питал необъяснимую тягу. В научно-популярных журналах об Индии писали редко, и это только добавляло ей таинственности и притягательности. «Да! Может, именно там нужно искать все ответы? Может, научный путь — это только блуждание в тёмной комнате? И открытия, которыми мы гордимся, столь же незначительны, как нащупывание впотьмах табуреток и цветочных горшков? Может, есть другой путь на кухню, прямой и светлый?» Думая так, Лявон прилёг на бок, поддерживая голову ладонью, и смотрел то на огромный морской горизонт, то на мелкие, плоские волны у своих ног.

Он проснулся ещё до захода солнца, умылся волной, прочистил нос и, досадуя на очередную потерю времени, снова провёл пальцем по карте. Направо — Румыния, налево — Россия. К мокрому пальцу липли крохотные песчинки. Через Россию выходило определённо ближе. Он напоследок ещё раз посмотрел направо, на пустеющий и затихающий пляж, с которого тянулись парами-тройками женские фигурки, сложил карту в рюкзак, поднял велосипед и выступил.

Спросонья идти по песку было неловко, ноги вязли, съезжали в сторону, но вскоре он выбрался на дорогу и, подробно высморкавшись, покатил. Перед ним, вздрагивая на неровностях песка и постепенно удлиняясь, бежала его тень, и он жалел, что не едет лицом к солнцу. Там было так красиво! Лявон оглядывался, наблюдая опускающийся к горизонту, тускнеющий диск, но руль всякий раз начинал уклоняться, грозя потерей равновесия и падением. Оглянувшись в десятый раз и едва не свалившись на бок, он решил, что рисковать здоровьем нельзя — вдруг он сломает ногу? — лучше дождаться полноценного заката, остановиться и смотреть. Лявон сосредоточился на дороге, пригнулся к рулю и старался крутить педали ровно и сильно. Его ноги заметно окрепли за последние дни, и отдыхать тянуло всё реже. Дорога широкой дугой загибалась вправо, отдаляясь от моря, и понемногу поднималась. Песок превращался в почву, твердел. Мимо мелькали сухие кустики, проплывали низкие, редкие рощи.

Минуя одну из рощиц, Лявон услышал впереди дружный смех. Замерев педалями, он почти беззвучно, с эффектным шорохом шин, вылетел за поворот. Кажется, этих девушек он уже встречал: льняные платья с яркими орнаментами, красные косынки, серпы в руках. Теперь они шли навстречу и, завидев Лявона, охотно сосредоточили свой смех на нём. Переглядывались, переговаривались и прыскали. Пытаясь сохранить достоинство, он лихо затормозил и спешился.

— Добрый вечер! Подскажите, пожалуйста, я ещё в Украине или уже в России? — спросил он и тут же пожалел об этом: девушки разом остановились и залились смехом, выкрикивая что-то неразборчивое и показывая на него пальцами. Одна из них, рослая, веснушчатая, русоволосая, шагнула к нему и ткнула пальцем в грудь:

— А тебя как звать, барин?

Она произнесла это с интонацией, содержащей какой-то мерзкий, унизительный намёк, и её товарки просто взвыли от хохота. Она нагло смотрела прямо ему в лицо и была определённо пьяна. Испытывая отвращение и не говоря более ни слова, Лявон отвернулся, стал на педаль и толкнулся от земли. Как назло, шины попали в струю песка, и велосипед постыдно и беспомощно застыл. Скрежеща зубами на смех, визг и невнятные возгласы, он упрямо тащил велосипед и, нащупав наконец твёрдую почву, тронулся. Угрюмо набирая скорость, он представлял, как за спиной вырастает каменная стены, горы, непреодолимо отделяющие его от ужасных женщин. Через несколько минут сильных вращений и ритмичных дыханий смех стал поддаваться и затихать. Лявон понемногу расслабился, распрямился и поднял голову.

Вокруг простирались каменистые холмы, поросшие свежей травкой, а кое-где из земли выступали невысокие продолговатые скалы. Тень перед ним непропорционально вытянулась, стала коричневой, и, обернувшись, он застал солнце у самого горизонта. Дорога шла вверх с ощутимым уклоном, и для сохранения скорости ноги поочерёдно напрягались, как независимый от Лявона ритмичный механизм. «Если подниматься вверх достаточно быстро, то можно опережать закат и не давать солнцу опуститься!» — эта новая естествоиспытательская идея воодушевила Лявона, и он нажимал на педали изо всех сил. Скоро он насквозь вспотел и запыхался, но трюк удался: солнце зависло над горизонтом и больше не опускалось, только наливаясь красным и теряя дневную яркость.