Владимир Некляев - Лабух

На политические страсти, бушевавшие в стране с конца восьмидесятых, я смотрел так, как смотришь с берега на штормовое море: страшновато, да что мне, если я на берегу? Отштормит и утихнет… Я музыкант, на кой ляд мне политика? Музыка при любой власти — музыка.

Те, кто властвовал в последние годы — ни президент, ни его шайка — мне никак не мешали. Бросалась в глаза, конечно, выпирающая из них из них гоношистость людей из грязи попавших в князи, ну да что ж… Те, кто бодался с ними, чтобы занять их место, смотрелись не лучше: не утонченные аристократы…

Националисты, коммунисты, демократы, патриоты — все были для меня одной масти. Вопли о независимости и национальной идее, славянском единстве и всяком прочем счастье вызывали слуховую аллергию — и хотелось, чтобы все онемели. Меня не волновало то, за что они боролись, но удивляло, что они не замечают, разъяренные борьбой, как даром теряется время и впустую мелькают годы, проходит жизнь. Мне казалось, что они заболели, сошли с ума и утратили ощущение времени, отмеренной им во времени жизни, которой на стороне будущего, за которое они сражались, все меньше и меньше… Во мне ощущение это билось метрономом, мгновения искрящимся током душу прожигали, иголками тело насквозь пронизывали: раз — и нету, два — и никогда уже не будет. Не то, чтобы я очень уж страшился умереть, я боялся не жить. Сейчас, теперь не жить, пока жив.

— Запах здесь бабский, — входя со всеми в парилку, в которую успел я проскользнуть первым и где из меня вместе с моим потом истекал пот «профессорши», потянул носом Шигуцкий. — Я всегда чуял, что там, где артисты, там и бабы… — И он ткнул пальцем в живот Ростику. — А ты меня, чтоб показать мозоль трудовую, пригласил?

Ткнул он, должно быть, ощутимо — Ростик подкорчился и присел.

— Так не заказывали, Борис Степанович…

— Не заказывали!.. Желанья начальства угадывают, если что–то от него иметь хотят. Даже тайные желанья, а я не прячу… Хорошо еще, что Ричард пока не депутат, без баб обойдется.

— Я без баб не обхожусь, — сказал Красевич. — Ни дня.

Тут не пропустил случая, чтобы не вставить свои пять копеек, Крабич.

— Да ну!.. По обходняку твоему не скажешь. Лишь бы как выглядит обходняк, без такого бабы и перетерпеть могут.

— Он у него, как у жеребца, в кожаный мешок прячется… — гоготнул Шигуцкий, а Крабич ни к чему срифмовал:

— Хрен из мешка в бывшем ЦК… Попаришь? — вдруг сунул он одной рукой веник Шигуцкому. — Твои меня поломали, а ты отремонтируешь. Справедливо?..

Все всё услышали, даже Красевич: здание бывшего партийного ЦК под резиденцию забрал президент, выгнав парламент, который, как в пекло поперек батьки, в здание то пролез…

— Справедливо, — столь же неожиданно согласился Шигуцкий. — Я вас, националистов, люблю, только вида не подаю… Ложись.

Подвинувшись на край полка, я освободил место для Крабича. Шигуцкий встал над ним и с размаха, изо всей силы ударил по хребту комлем веника.

— На! Я тебя отпарю! Ты кому растыкался? Ты кого в мешок?!.

Крабич даже не шевельнулся.

— Бей… Убей, ты же этого хочешь? Вы всех бы нас поубивали…

— И убью! На куски изорву! — кожу рассекая, до крови раздирая спину Крабича, ошалело взъярился Шигуцкий, которого мы втроем еле смогли обвалить и вытащить из парилки в душевую…

Ростик смотрел на меня, как на исламиста, который взорвал синагогу. Смотрел и, казалось, с отчаянья слеп.

Крабич вышел из парилки, стал под душ — вода с него стекала красная. Целовальница–вода…

— Водкой его полей, — буркнул Шигуцкий, чуть успокоившись. — А то подохнет от инфекции, а я виноватым буду… Еще и героя из него слепят, из мудака.

Взяв простыню, я вылил на нее почти бутылку водки и накрыл Крабичу спину. Простыня сразу набрякла кровавыми пятнами.

— Не сдохну я, — сказал Крабич. — Всех вас переживу, суки блядские. Вон и рука ожила, от ненависти поправилась.

Шигуцкий сверкнул зрачками в сторону панически растерянного Ростика.

— Слушай, ты меня пригласил? Мне его вышвыривать?..

— Никто здесь не станет никого вышвыривать, — ответил я за Ростика, который уже и не видел, и не слышал ничего со дна катастрофы. — Выпьем и разойдемся.

Алесь, видимо, надумал мне помочь и миролюбиво подошел к Шигуцкому.

— Ты чего, выпьем в самом деле… А потом я тебя комлем…

— О, мир… — сказал Красевич, и Шигуцкий, скривившись на Алеся, махнул рукой:

— Да пошел ты…

В каминной, где стали прилаживаться к столу, Ростик заторопился наливать. Крабич, стянув с себя простыню, остановил его.

— Погоди, не пропадать же добру… Ритуально все свершим…

— Не надо, — с настороженностью, зная штучки Крабича, заперечил Ростик, но Шигуцкий, которому стала интересно, кивнул:

— Давай ритуал.

Крабич придвинул к себе пустую тарелку, выжал над ней простыню, перелил выжатое в стаканы, разделив поровну на всех, и, стоя голым, избитым, изодранным, крикнул, подняв ритуальное питье:

— Ну, что, жиды с коммуняками?! Выпьем крови моей за Беларусь!

— О, тост… — сказал Красевич, а Ростик, встряхнув животиком, плеснул розовую водку Крабичу в лицо.

Крабич выпил свое и вытерся простыней.

— Можно и так. Ритуал пока до конца не отработан.

Ростика поколачивало. Я подвинул к Крабичу свой стакан.

— Кирни еще… Может, до конца ритуал отработаешь…

Крабич взял из–под рук Ростика бутылку водки, долил стакан доверху и тремя глотками до дна выпил. Не закусывая, спросил:

— А ты чего раздрожался весь, Ростик? Это ж мои понты, жиды кровь не пьют, байки это…

— Вон… — побелевшим шепотом еле проговорил Ростик. — Пошел отсюда вон!

Крабич сел и налил себе пива.

— Не ты меня приглашал.

— Забавно у вас, — сказал Шигуцкий. — Без баб обойтись можно.

С неожиданностями у меня сегодня получался очевидный перебор.

— Пошли, — поднялся я и взял Крабича со спины под мышки. — Тебе пора…

— Ты меня выгоняешь?

— Я не выгоняю тебя. Я прошу тебя уйти.

— Так не пойду, если не выгоняешь. Мне с вами весело.

— Вон! Вон! Вон! — начал хватать со стола и швырять в Крабича все, что под руку попадало, Ростик. Крабич наклонился под стол — и куски сыра, хлеба, колбасы, ножи и вилки, проскальзывая по его избитой спине, летели в меня. Ростик словно не видел этого, не мог остановиться — и тяжелая, стальная, острая, как ость, вилка вонзилась сверху в самый корень моего романчика.

— О, бля… сказал Красевич. — Чуть бы ниже…

Я и сам, похолодев, так подумал.

— Ромчик… — разинувшись, застыл Ростик. — Я не хотел…

Боль насквозь прожгла меня от романчика к копчику, от него вниз и вверх, к пяткам и к затылку. Вилка впилась, казалось, во все мое нутро, в самые глубины… Я вытащил ее — и по романчику потекла кровь.