Владимир Некляев - Лабух

— Я не преувеличиваю… Не я к ним, они ко мне полезли…

— И кто полез? Тараканы?.. Власть к тебе полезла. А ко многим власть лезет?

— Смотря с чем…

— Скажут, с чем, если не сказали… С предложением каким–то тебя щемят. Поэтому и обставляют так, чтобы по дурости своей от предложения ты не отказался.

Как–то слишком быстро угадал Ростик то, что я не договорил… Должно быть, несложно угадать…

— Ты с чего это взял?

— Из восторгов Красевича. Такой уж ты умный — куда там!..

«Как Дартаньян, — подумал я. — Что ни скажут — понимаю…»

— Можно ведь и в дурака сыграть… Можно?..

— Все можно… Только власть — баба обидчивая. И мстительная, — сказал Ростик так, будто от самой власти передавал, что она обидчивая и мстительная.

— Да какая власть!.. Колхоз, бригада…

— Ну и что? — неожиданно спросил Ростик. — А тебе какая нужна, если ты лабух?..

Я решил, что он подначивает, и отмахнулся:

— Брось… Будто сам ты не так же думаешь…

— Я думаю, что я передумал.

— Давно?

— После того, как Крабич мне затылок проломал… Представляешь его во власти?..

Крабича во власти я не представлял… Зачем она ему?.. Хотя кто его знает: власть такая игрушка, что только дай…

— Ты и вправду передумал?..

— Какая про власть может правда быть, Ромчик?.. Правда про власть — это революция.

— Тогда о чем мы говорим?

— Про выгоду. Говорить стоит только про выгоду… Но есть тонкости: приличия, еще там что–то… Поэтому нам выгодно считать, что эта власть ничем не хуже другой.

— Тебе выгодно?..

Ростик не возразил.

— Мне, если так хочешь… Во всяком случае, не хуже той, которая была. Знаешь, чем она борцов наших раздражает?..

На этот раз Ростику захотелось, чтобы я спросил: чем?.. Я спросил:

— Чем?

— Тем, что есть такая, какая есть. Вроде как и не должно ее быть — колхоз же, как ты говоришь, бригада — а она есть. И президент тот, который есть, и министры, а борцам все кажется, что здесь несправедливость, обманка какая–то. Если бы они в президентах, они в министрах были, тогда все было бы справедливо, а так — нет. Их грызет ощущение продутой игры, которую, как им теперь кажется, они легко могли бы выиграть. Они пораженцы, прежде всего пораженцы, а потом уже за что–то там борцы…

Я слушал Ростика и думал: что–то он не договаривает… Оба мы не договариваем, поэтому и пустой разговор…

— Ростик, — спросил я, — зачем к тебе Шигуцкий с Красевичем приходили?

— Проведать.

— А еще зачем?..

Ростик также, видимо, почувствовал, что дальше не договаривать — разговор без толку. Без выгоды.

— А еще договорить то, что в бане Крабич договорить не дал… Что депутатские выборы — прикидка к президентским, под которые уже весь шоу–бизнес нам отдадут… И оставят его за нами, пока при власти будут, а при власти они, как Шигуцкий говорит, навсегда. — Ростик, который когда–то и лабухом был, и директором, и конферансье, крутанул кулак на кулаке и сказал голосом Шигуцкого: «И никто не пискнет!..»

Приблизительно этого я и ожидал…

— Все?..

— Почти… Мелочи еще… Уходя, обняли и сказали: «Не нужно Роману Константиновичу в оглобли бить».

Ростик понимал, что это не мелочи, поэтому и оставил под самый конец: «Уходя, обняли и сказали…»

— Кто сказал?..

— Шигуцкий. Красевич уверен, что в оглоблях брыкаться ты и не собираешься…

Здесь я не сдержался, чтобы не спросить:

— И все же тебе поручили повлиять?..

Ростик взглянул на меня с той еврейской тоской, с которой самый тоскливый белорус не взглянет… Разве что хитрить будет, показывая, будто ему так же тоскливо, как еврею…

— Ко мне пришли и мне открыто сказали про мою выгоду… А я старый и хворый жид, кому я на хрен нужен?.. И я лежал и думал: жизнь — очередь. Каждый в ней, кто не первый, стоит за кем–то. Вышло так, что я за тобой… Чем ты ближе к первым, тем я к ним ближе. Тебя подтаскивают к власти — мне это выгодно, Ромчик… Давай попробуем выкрутить из этого все, что можно…

Ростик смотрел, как вселенская грусть, — мне жалко его стало.

— Если ты в оглоблях брыкаться не будешь…

— Не буду, — хитровато пообещал Ростик. — Так что?..

— Не хочу я с ними ничего выкручивать.

— А с кем хочешь? С борцами? С сумасшедшими вроде Крабича?..

— Ни с кем.

— С кем–то придется, — сказал Ростик то же самое, что Крабич говорил, и выходило, что ничем космополит еврей не умнее националиста белоруса.

Объяснять Ростику, что меня не столько к власти подтягивают, сколько в стукачи и провокаторы тащат, было поздно. Недосказанное, как не раз я примечал, вообще редко договаривается. Во всяком случае, так, как оно сказалось бы сразу…

— Держи… — вытащил Ростик из–под подушки папку с бумагами. — Печать поставишь и отдашь Красевичу.

— Что это?..

— Договор с фирмой, через которую платить нам будут, — Ростик усмехнулся. — За культурные услуги…

— Не сами, значит…

— Нашел дураков… У них это просто: позвонили — и плати. Или назавтра проверка по всей программе — и тюрьма. А в тюрьме грустно, никаких культурных услуг…

— Ты откуда знаешь?

— Чувствую. Жид, если чего–то не знает, так чувствует…

Мне показалось, что Ростик все кружится вокруг недосказанного. Я попробовал вернуть ему папку.

— Выйдешь и сам этим займешься.

— Не бей в оглобли, Роман Константинович, — с недосказанным в глазах сказал Ростик. — Шигуцкий настаивает, чтобы твоя была подпись…

— Чтобы, если что, так проверка — и тюрьма?

Ростик, кивнув, спросил с тоской еврейской:

— А ты как думал?.. — И вздохнул на прощание: — Так что смотри во все стороны…

Тогда я посмотрел на него — и оставил ему папку.

В коридоре глянул в одну сторону, в другую — пусто… Зиночка бросила меня, так я скоро совсем один останусь.

Нет, не бросила меня Зиночка — стояла во дворе больницы с Аликом. Наскакивала на него, что–то доказывала… Алик — не в больничном, с сумкой на плече — не хотел ее слушать и отворачивался.

— Хоть вы ему скажите!.. — даже вида не подала, что удивилась, а значит, не подкарауливала меня, Зиночка. — Его выписали, ему податься некуда, пускай бы у нас пожил, так упирается!

Я бы на месте Алика не упирался — такая Зиночка хорошенькая… Куколка, которую хочется взять и за пазухой носить.

Алик жил с отцом, мать два года как умерла… Отец запил и, пока Алик лежал в больнице, продал дом и пропал с деньгами. Алик сходил в милицию, там сказали: «Пропьет деньги и объявится…»

— Я заявление написал, так не взяли, — недоуменно посмотрел на меня Алик. — Как это так?.. Пускай даже пьяница, но ведь человек…

Больше у Алика ни одной родной души во всем свете… Не зная, что делать, он вернулся в больницу, где ему объяснили, что здесь не живут, а лечатся. Одна Зиночка его пожалела…