Владимир Некляев - Лабух

Надя подзуживала: «А вы не прыгнете!..» — и мы полезли на сосну.

Добравшись до суков, я стал карабкаться вверх… Чтоб выше Дробыша…

Когда докарабкался до вершины — взглянуть вниз страшно было, а не то, чтобы прыгнуть. Сосна шатается… В омуте не окошко, а глазок… До неба ближе, чем до воды.

Валик и с нижнего сука не прыгнул, слез.

«Спускайся! — крикнули снизу. — Разобьешься!..»

А как спускаться, если все смотрят?.. И Надя…

Виски холодели, ледок похрустывал в затылке, но я зажмурился и полетел… Не прыгнул, а соскользнул ногами и отпустил руки… Наперед зная, что расшибусь… Меня ударило о сук, перевернуло, перекрутило и воткнуло в глазок омута.

«Ну и что… — поджала губки Надя. — Подумаешь…» И опять мы с Валиком дрались…

Гадать, хватило бы меня на то, чтобы через ограду прыгнуть, если бы туалет был закрыт, — без толку, как драться с Валиком Дробышем.

Со служебного входа я зашел в театр, где, благодаря Лидии Павловне, всех знал, и от дежурного, который читал газету и глаз на меня не поднял, позвонил Шигуцкому. Секретарша с гордостью сообщила, что Бориса Степановича срочно вызвал президент.

Только приехал — и уже вызвал?..

А мог бы и не вызвать…

Если бы Снегирь не приссался — и не в затылке холодок…

— Передать что–нибудь? — выдержав торжественную паузу, спросила секретарша. Они все там, должно быть, только и сидят в ожидании, когда их вызовут.

— Я встретиться хотел, мы договаривались.

— Он ничего не сказал…

— Не успел.

— Может быть… Заказать вам пропуск?

— Закажите.

— Только вы перезвоните.

— Перезвоню… Слушай! — спросил я у дежурного, положив трубку. — Иду вот с гостем, побрызгать захотелось, а туалет в сквере закрыт. Почему?

— А то не знаешь, — хмыкнул дежурный. — Потому что президент — сруль.

И будут говорить еще, будто все у нас всего боятся.

— Туда не зайти?

— Зачем?.. Тут пописай.

— Гость мой там хочет. За пузырь.

Дежурный отложил газету, взглянул непонимающе:

— Гость твой вольтанутый?..

— Экстравагантный. Так что?..

— С сантехником поговори. Он после обеда появится, подождет бутылек до обеда?..

— Продержится… Я позвоню еще?

— Да хоть зазвонись, пиво с тебя.

Редактора независимой газеты, которую читал дежурный, я не знал. Но и других не знал, так какая разница?… И, если по приметам, так недаром же именно эта газета под рукой оказалась.

Не было редактора на месте… Девушка с голосом флейты сказала, что он дома и появится после обеда.

Как сантехник.

— Домашний не дадите? Мне срочно.

— А кто вы?

Я назвался.

— Ой!.. Мы вам сами звонили… Минуточку…

В телефоне забулькала музыка — трубку взял редактор.

— Простите, прятаться приходится. Мы искали вас, на ловца и зверь…

Я сказал, что в руки мои попали кое–какие документы.

— Приносите, если кое–какие… Сейчас можете?

— Сейчас нет, они на работе.

— Тогда в любое время, я в редакции… — Редактор тянул. — И еще… заодно…

После того, как на ловца зверь побежал, нетрудно было догадаться, что заодно — про шоу, про Ли — Ли…

— Что еще заодно?

— Мы про шоу вчерашнее пишем… Пару слов скажете?..

Вот что им интересно. Только это и интересно всем.

— А я при чем?

— Ну, как… — тянул редактор, и столько было в этом как…

Я положил трубку.

— Пиво за мной, — пообещал я дежурному, и тот спросил в спину:

— Ты в сортир с газетой?..

Возле театра никто больше не топтался. Я прошел дважды, вроде как гуляя, мимо дверей туалета… Замок обычный, его можно будет, пожалуй, и без сантехника одолеть.

Ростик ожидал меня в офисе с Красевичем. Оба насуплено–возбужденные, будто подраться собирались, а я помешал…

— О!.. — подделавшись вдруг под веселого, подмигнул Красевич. — И Роман Константинович зеленый. Что это вы, как огурцы?.. Может, перекрасимся?

Если уж переделываться, так перекрашиваться…

У Ростика на то, чтобы переделаться, сил не было.

— Помру я с вами. А я хочу сам по себе умереть, один.

Не из–за похмелки же они драться собирались?..

По Ростику заметно было, какой я сам помятый, невыспавшийся и непохмеленный… Один и практически мертвый.

— Естественный цвет, — сказал я Красевичу. — Как на флаге.

Мы ввели с Ростиком закон: не похмеляться. После похмелки по новой пьянка начиналась — и пропадали не день и не два.

Хоть что с тех дней?.. Пускай ни одного не потеряешь, пусть даже лишний проживешь, а отдашь концы и знать не будешь, прожил ты его или нет.

— Смотря на каком флаге… — покосился на меня Красевич. — Мой, между прочим, поднимать самое время, а мы до сих пор не договорились, с кем.

В–о–от такую кучу я на твой флаг наложил…

— Вчера ведь решили, что с Ли — Ли.

Ростик пробарабанил пальцами вдоль стола. До самого края, сбросив руку.

— Пе–ре–ре-шил Ричард Петрович. Не хочет с Ли — Ли. Говорит: фривольная.

Последнее слово Ростик едва выговорил, и я переспросил:

— Какая?

— Непредсказуемая ваша Ли — Ли… — как будто в цирке, шеей не пошевелив, покрутил головой Красевич. — Слишком непредсказуемая.

Наша Ли — Ли вчера их Ли — Ли была… И я собственными глазами видел, как Красевич ладони отбивал, аплодируя ей, фривольной и непредсказуемой…

Что–то случилось?..

— В чем непредсказуемая?

— Во всем… — к другому краю стола пробарабанил пальцами Ростик, который в свое время кем только не был и еще подзарабатывал аккомпаниатором. — Ты почему не сказал, что Феликс приезжал и вы встречались?

Вот это было фривольно и непредсказуемо… Не так ведь плохо у Ростика с головой, чтобы не помнить… — тогда у него вообще головы нет. Он тут циркачился перед Красевичем, шут–недоделок, потому и вид у них, будто собирались драться…

— А ты откуда знаешь, что встречались?

— От меня, — понял сразу, про что и у кого спрашиваю, Красевич и не стал дальше темнить. — Я к вам от Панка, он сейчас у Шигуцкого, Шигуцкий у президента… Проблемы вы создаете, Роман Константинович, вместе с Ли — Ли. А мы договаривались без проблем.

У него зазвонил мобильный телефон.

Смотри ты, как заговорил… Со сковородки шмяк…

— Тут он, — сказал Красевич и подал мне трубку.

— Что ж ты напрашиваешься и не приходишь? — не поздоровавшись, спросил Шигуцкий.

— Секретарша перезвонить сказала…

— Давай приходи, жду. И быстро приходи, слышишь?

Не я один слышал, Ростик с Красевичем тоже услышали, трубка громко верещала… Как при резонансе…

— Курва… — неизвестно про кого или неизвестно про что сказал Ростик. Или и вовсе про что–то непонятное, потому как курва у немцев, которых Ростик не любил, — поворот дороги.

При чем тут немцы?.. Марта с немцем живет…

Я вернул Красевичу онемевший телефон… Мои разговоры с властью катастрофически укорачивались.