Олег Зоин - Вчера

В голове Семёна — полное смятение. Ведь если не дежурит сиделка, то это — безобразие. А почему, действительно, один пирамидон? Человек может умереть, и никто, никто, никто, кроме врачей, уже не в состоянии ей помочь, а они отмалчиваются. Нет уж! Он разберётся во всём…

В палату вошла главврач, заголила себе левую руку и молча указала на свои часики. Посетители оставили на тумбочке пакет с виноградом и отсчитали сестре «Кочерге» полтораста рублей, — дескать, купите, пожалуйста, нашей Людмиле всё, что будет надо. «Кочерга» зачем–то пересчитала деньги и согласно кивнула головой.

Когда снова вышли в вестибюль, главврачиха заглянула Семёну в глаза, оценивая, как корреспондент воспринял увиденное. Семён, в свою очередь, сообразил, что врачиха набивается на разговор и, молча согласившись, направился за ней на второй этаж в знакомый кабинет.

Ему не пришлось задавать вопросы. Когда он снял халат и сел в непритязательное казённое креслице, обитое коричневым дерматином, врачиха привычно поправила причёску и уверенно начала говорить первой.

— Я уже поняла ваши впечатления, товарищ…?!..

— Серба, — подсказал Сёма.

— … товарищ Серба. Мол, мерзавцы, забыли свой долг и тому подобное. Однако, я скажу вам всё, даже то, чего я, как врач, не должна говорить. Да–да! Не должна. Есть вещи, против которых мы бессильны. — Она зачем–то взяла со стола очки в изящной металлической оправе, протёрла их и осторожно устроила на носу.

— Волнуется, — подумал Семён, рассматривая лицо, с которого уже давно испарилась беззаботность. Он мог бы на многое возразить, но не стал её перебивать.

— Людмила Н. поступила к нам 12 июня, — продолжала главврач, как бы оправдываясь, — вот история её болезни. Если желаете, взгляните…

Она достала из застекленного шкафа немалый увесистый том и положила на стол перед Семёном.

— Сначала мы не догадывались, в чём дело, потому что при первичном опросе Люда сказала, что якобы простудилась под дождём. К сожалению, вначале симптомы совпадали с её объяснениями, и мы, не ожидая проблем, начали лечение, будучи уверенными, что лечим банальную пневмонию. Увы, через неделю картина болезни ухудшилась, и это вынудило нас строго поговорить с Людмилой и пересмотреть диагноз. Из-а её ложной стыдливости мы поздно узнали правду. У молодой женщины вспыхнул пенициллиновый сепсис, иначе говоря, кандидомикоз. А мы ещё усугубили его в первые дни, продолжая инъектировать антибиотиками. Вам, я вижу, непонятно? — Виновато улыбнулась она.

— Мы, врачи, как и медицинская наука в целом, пока ещё не совсем изучили данное явление. С некоторых пор грибки рода кандида, при безконтрольном употреблении, начали размножаться в ослабленных организмах пациентов. К сожалению, сейчас мы ещё не имеем никаких возможностей для борьбы с кандидомикозом, и пока что прогноз в большинстве случаев — летальный…

— Смерть? — Глухо переспросил Семён.

— Ну, да! — Устало подтвердила врачиха. — Вот почему мы и не применяем ничего. Мы бессильны и просто ждём…

— «Просто ждём», — пробормотал Семён. — Они просто ждут!..

Неужели это правда, что врачи бессердечные существа, и так упрощённо относятся к человеческой жизни? Сёма вспомнил какой–то не то анекдот, не то случай с известным патолого–анатомом, который якобы аппетитно завтракал рядом со вскрытым им мертвецом. Даже рук не ополоснувши.

— Притерпелись, привыкли, — подумалось Сербе, — а Людмиле осталась неравная борьба с глазу на глаз.

Врачиха показала Сёме изрядную стопку книжек и журналов, громоздившихся на краю стола, и включила вентилятор с прозрачными пластмассовыми крылышками. Крылья слились в трепещущий диск, от которого потекла приятная прохлада.

— Вот, посмотрите, периодика. Я просмотрела с коллегами всю возможную литературу. Но единственное, что на сегодня есть в арсенале медицины, так это — нистатин. Применяется до сих пор экспериментально. Завтра, возможно, он будет в каждой больнице, но сегодня нистатина ещё нет. Вы считаете, что мы спокойно спим ночами? Вот. Послали телеграмму в министерство, в Киев. А вот ответ. «Нистатина нет, обращайтесь в Москву». В Москву… В Москву опаздываем, потому что Людмиле осталось немного. Вся надежда на молодость. Молодость не раз побеждала в ещё более безнадёжных случаях…

Семён словно на сковороде жарился, пытаясь сообразить, что к чему.

— А если её самолётом в Москву? — В отчаянии предложил он.

— Ну да, ну да, конечно… Вы, разумеется, правы, но она уже не перенесёт перелёта. Это абсолютно исключено.

— Так что же, вот так спокойно сидеть и смотреть, как угасает человек? — Дёрнулся Сёма. В начале разговора он не всему услышанному верил, считал, что врачиха умышленно искажает перспективу, но последние её высказывания убедили его в безнадёжности ситуации. И если внешне врачи хладнокровные и даже жестокие, то не прячут ли они под маской безразличия омытое слезами страдание, страдание от того, что нет сил и возможностей одолеть костлявую жницу? Но почему же тогда даже сиделка не наведывается к Людмиле? Или так нужно? Или уже и бабульке–санитарке больно и страшно у кровати обречённой молодой женщины? Ведь врачи ожидают её поражения в борьбе за жизнь с минуты на минуту…

— Я вам всё объяснила. Если вы действительно хотите сотворить похвальное дело, — продолжала насмешливо врачиха, — если вы действительно вознамерились поиграть в благородство, так разыщите тех, кто её действительно убил, кто насильно повёл её на криминальный, кто обманул её, в конце концов!.. И поймите, молодой человек, что душевная травма, обида и подлость убивают так же, как и пенициллин.

Семён попросил разрешения звонить главврачу, если будет нужно сделать уточнения, и на том распрощался.

Наденька и Маруся терпеливо ожидали его в вестибюле. Врачиха не поленилась спуститься вниз вместе с Сёмой, и приказала дежурной сестре беспрепятственно разрешать свидания этим молодым людям в своё отсутствие. Та доброжелательно усмехнулась, складывая халаты девчат.

Тройка выбралась на свежий воздух, и тяжёлые дубовые двери отгородили от них маленький, но такой жестокий мир болезней. Девушки отыскали нужное окно, однако сквозь двойную марлевую сетку ничего нельзя было рассмотреть. На крик никто не отозвался. А может быть и отозвался, но они не расслышали.

В палисадничке больницы, меж худосочных клёнов, когда–то в один из субботников медики посеяли астры, и теперь на простеньких цветниках доверчиво распустились белые, фиолетовые, розовые и лиловые цветы. Бесчисленные посетители ближе к окнам вытоптали цветники, и некоторые астры оказались буквально раздавлены каблуками. Семён сорвал один, белый как снег цветок, и положил его на подоконник…