Рышард Клысь - «Какаду»

Тем сильнее переживаемый им шок, когда он получает повестку с предписанием о немедленной мобилизации и отправке на фронт. Весь его привычный жизненный уклад, честолюбивые планы на будущее рушатся в один момент. Впервые, кажется, Хольт теряет свой апломб. Жизнь заставляет его другими глазами взглянуть на окружающее, даже на свои отношения с женой. Все предстает перед ним в ином свете. Он всегда считал, что молодая, красивая Гертруда, благосклонности которой он добился благодаря богатству и положению, что она — своего рода его собственность в доме, где все, вплоть до ее духов и туфель, куплено им самим на его деньги. Теперь же Хольт начинает понимать, как обманывался он и как, в сущности, мало знал свою жену. Под маской внешней покорности Гертруде удалось сохранить независимость, свой внутренний мир, который, впрочем, никогда не интересовал Хольта. И вот теперь, в решающий момент, убитый всем происшедшим, Хольт ищет утешения и поддержки у жены, оказавшейся по духу сильнее его.

«Нехарактерные» для Клыся «Кладбищенские гости» в более широком литературном контексте оказываются, однако, в общем русле творческих поисков послевоенной польской литературы. Многие писатели в 50–70-х годах не раз пытались воспроизвести образ немца «эпохи печей», как называл период фашистского «нового порядка» один из польских литераторов, имея в виду печи Освенцима.

Писатели, пережившие дни гитлеровского нашествия, стремились постичь феномен фашизма, его природу, уяснить себе, на каких дрожжах он возрос, какие социальные силы взлелеяли его. Вспомним хотя бы, как настойчиво шел к осмыслению этой проблемы Леон Кручковский. Наиболее полно эту задачу писатель реализовал в пьесе «Немцы» («Семья Зонненбрук»), в которой он с безошибочной точностью обозначил истоки и первопричины немецкого конформизма в годы существования гитлеровского рейха.

Известны слова Л. Кручковского, сказанные им в связи с этой пьесой:

«Одной из проблем, глубоко волновавших меня в годы последней войны, оккупации и моего пребывания в гитлеровском плену, была проблема так называемого „порядочного немца“, именно такого, какого я не один год видел обрабатывающим поле недалеко от колючей проволоки моего лагеря. Такого немца, который не убивал и не истязал, не грабил и не жег и вообще всю войну не покидал границ своей страны. То есть проблема огромного большинства немецкого общества, которое, однако, и это чувствовали мы все, несло ответственность за гитлеризм, за войну, за оккупацию, за Освенцим, за разрушение Варшавы».

Надо полагать, думы, занимавшие Л. Кручковского в пору написания «Немцев», во многом были сродни и Р. Клысю, автору «Кладбищенских гостей».

Естественно, Р. Клыся занимал несколько иной аспект проблемы. Самонадеянному и недалекому Вильяму Хольту далеко было до Зонненбрука — одного из «интеллектуальных светил» рейха. Да и немецкий майор, попутчик Хмурого, как индивидуальность, как характер гораздо глубже, значительнее Вильяма Хольта. В данном случае перед нами самый заурядный персонаж. Своего рода «типичный немец» военной поры. Писатель пытается проследить, как в нем, привыкшем бездумно повторять все бредни нацистской пропаганды, мыслить готовыми стереотипами, крепко вбитыми в головы обитателей Третьего рейха, начинается медленный процесс постепенного пробуждения каких-то естественных человеческих качеств после того, как его вышибли из привычного уклада, бросили в окопы.

Прежняя система взглядов оказывается непригодной в новых условиях. Попав на итальянский фронт, Хольт понимает всю бессмысленность продолжения этой проигранной войны, но сдаться в плен американцам не решается. Привычка подчиняться сидит в нем крепко. К такому шагу его вынуждает чуть ли не силой друг его юности Раубеншток, который сам при переходе линии фронта погибает.

Сдавшись американцам, Хольт, однако, никак не может найти с ними общий язык в буквальном и переносном смысле. Возникает парадоксальная ситуация, не поняв которую Хольт невольно обрекает себя на гибель. По иронии судьбы его пленили два американских солдата-мародера, отправившихся на поле боя за трофеями. Хольт только мешает им, сковывает их «инициативу», как и второй пленник — раненый немецкий солдат-антифашист. Мародеры сначала убивают антифашиста («красных» у нас и в Штатах достаточно, поясняет Хольту это убийство один из солдат), потом приканчивают и его самого, как лишнего свидетеля.

Такая довольно неожиданная концовка представляется как бы не очень органично увязанной с общей идеей повести. Слепой случай предопределяет гибель и Раубенштока, и самого Хольта. Война есть война, словно бы говорит автор. Однако сводить замысел вещи к такой довольно нехитрой мысли было бы ошибочно.

Во всех произведениях Р. Клыся, связанных с периодом войны, смерть присутствует неизменно. Ведь герои его, как правило, подпольщики, сражающиеся с оккупантами, как Хмурый, каждодневно подвергающийся смертельной опасности. Хмурому — художнику, человеку искусства — особенно тяжело выполнять роль поставщика оружия. Ведь такое общение со смертью невольно, как он признается, заставляет отрекаться «от мягкости, сердечности и впечатлительности», черстветь душой. Вместе с тем Хмурый осознает всю неизбежность такой жертвы. Пока фашизм не разгромлен, он остается бойцом подпольного фронта, твердо верящим в то, что «можно проиграть много битв, но нельзя проиграть войну».

Но ему хорошо известно и другое: само по себе «убийство никогда не очищает человека. Оно еще сильнее обостряет чувство отрешенности…». Не случайно он с опаской задумывается над тем, что, когда будут покончены счеты с фашизмом, многие горячие головы в Польше не сложат оружия. «Период борьбы за независимость окончится — это верно, — размышляет он, — но одновременно начнется нечто несравненно более сложное: борьба за власть в стране, разделенной на атакующие друг друга лагери…»

Р. Клысь, сводя героев своих произведений со смертью, как бы ведет проверку их нравственных качеств в самой крайней ситуации. При этом для писателя очень дорога мысль о том, что близкие ему по духу герои сражаются с оккупантами за правое дело. Когда же вчерашние бойцы с захватчиком поднимают руку на своих соотечественников, они неизбежно перерождаются, вступают на путь откровенного бандитизма. Такой процесс постепенного вырождения вчерашних партизан со всей наглядностью и большой психологической достоверностью показан в последних рассказах Р. Клыся — «Из ниоткуда в никуда» и «Падение».

Когда-то наводивший страх на гитлеровцев отряд Грозного (рассказ «Из ниоткуда в никуда») после установления в освобожденной Польше новых социальных порядков не сложил оружия. Грозный и его люди объявили смертельную войну польским коммунистам, а заодно неизбежно и всем тем, кто жаждет скорейшего наступления мира на истерзанной польской земле. Объектом ненависти Грозного оказываются простые крестьяне маленькой, затерянной в горах деревушки, где, спасаясь от облавы регулярных частей, временно укрывается отряд, превратившийся в банду насильников и убийц. Деревушка, в которой во время войны этих партизан ожидал теплый, радушный прием, теперь встречает их настороженно, отчужденно. А репрессии против жителей вызывают лишь волну гнева и возмущения. Даже ксендз предает их анафеме за бессмысленные убийства. В исступлении кричит он над телом сраженного автоматной очередью мальчишки-пастуха: «Вы банда преступников!» Люди Грозного вынуждены спасаться бегством, земля буквально горит у них под ногами. Из отряда уходят те, в ком еще осталось что-то от человека. В «Падении» показан следующий, завершающий и закономерный этап в жизни отряда: Грозный, окончательно дискредитировавший себя новыми убийствами и утративший авторитет командира, гибнет от пули своих же людей, не желающих больше зависеть от его произвола…