Александр Морев - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е

Совет № 1. Обзаведитесь бумагой и ручкой. Машинку купите на непропитые остатки гонорара. Достаточно. О таланте не говорю. Талант — дело обыкновенное. У кого его нет?!

Совет № 2. Ни дня без строчки! Ни в коем случае! Каждый день аккуратно записывайте одну строчку, желательно без грамматических ошибок.

Совет № 3. Впрочем, день — выражение образное. Пишите исключительно ночью. С двух до трех свою строчку обдумайте, а к четырем успеете ее записать.

Совет четвертый и последний. Главное в литературе — это Правда. Еще Хемингуэй сказал, что для того, чтобы стать настоящим литератором, необходимо честно описывать то, что хорошо знаешь. Папа Хем был безусловно прав, искренность — один из маленьких секретов нашего писательского мастерства…

В дневнике еще много записей, но он уже отброшен. Курю. Высовываюсь из слухового окошка. Взгляд скользит вдоль ската крыши, по водосточной трубе мимо грязных оконных стекол, тускло поблескивающих на солнце, туда, вниз, к земле… И разбивается о мостовую, обрызгивая прохожих… Резко отшатываюсь, чувствую, что покрываюсь испариной. Как глупо! Мне ничто не угрожает, но не могу справиться с животной радостью, что я здесь, а не там… Звуки улицы затихают. Стол передо мной отодвигается куда-то за пределы зрения, открывая рябую водную поверхность. Доска под ногами становится краем барьера детского «лягушатника». Я ежусь от холода, с плавок струйкой стекает вода. На берегу — подбадривающие меня мальчишки. Я впервые собираюсь нырнуть «головкой». Несколько раз я уже просил, чтобы кто-нибудь нырнул раньше меня. Белобрысые, поджарые, с обгорелыми лопатками и тонкими ногами, чьи крики разносились над озером и принуждали вздрагивать читающую молодую женщину, они радостно взбегали на барьер и, не раздумывая, с грохотом пронзали воду вишневыми телами.

Страшно, но уйти я не в силах, завороженный зеленой плотью воды. В желудке медленно переворачивается что-то прохладно-сладкое, мягко покусывающее меня изнутри. Ну же!.. Все во мне напрягается, еще немного — и я расползусь на части. Безумно хочется прыгнуть. Женщина отрывается от книги и притрагивается ко мне взглядом… Готово! Я падаю животом вниз и всплываю оглушенный неутолимой болью и все-таки освобожденный…

…Он слез с самодельных качелей и углубился в рощу. Жирные мухи взлетали с нагретых солнцем листьев и, прожужжав над головой, уносились прочь. Путь ему преградили две растущие из одного корня березы. Чуть замшелые стволы, от которых исходил влажный запах вчерашнего дождя, колеблющийся полумрак под ветвями создавали интимный покой, которого мальчику недоставало. Он пытался представить образ новой знакомой, увиденной им за завтраком, форму ее головы, черты лица, цвет волос, но образ получался бесплотным. Быстрыми нервными мазками в воображении он рисовал ее груди, лепил бедра, но все это распадалось, лопалось, превращалось в беспорядочно мелькавшие разноцветные пятна, не приносящие наслаждения. Секунды его истекали, мальчик спешно представил себе тяжеловесную фигуру тетки с дряблыми обвислыми формами. Ему стало жутко, он дернулся, и его охватила ослабляющая болезненная дрожь. Мутило. Он опустился на землю, держась рукой за ствол дерева. Он не понимал, что с ним. На глаза ему навернулись слезы.

— Минутку терпения! В данный момент главным для нас вопросом является:

А КТО УБИЙЦА?

Под подозрение автоматически попали — Хрыся и Марыся, киевлянки-лесбиянки, водитель автомобиля ГАЗ-59 Игнат Ф., мужчина холостой во всех отношениях, Виссарион Н., мужчина просто холостой, и, наконец, майор военно-морской пехоты АБВГД, не чуждый любви к солдатам, коих немало прошло через его руки. Следствие поручено доктору Пандрычеку, известному поимкой преступника, спалившего Эрмитаж.

Итак, кто убийца?

Кто убил и изнасиловал слепую собачку? — — —

ЭЛЕМЕНТАРНЫЙ ПИНГВИН ПОЮЩИЙ ХАРИ КРИШНА —

ВЕЧНЫЙ ВРАГ ПИНГВИНА РАСПЕВАЮЩЕГО ТЕ DEUM

…Вздутое лицо в зеркале, с губой, перекошенной, словно в нее вшита гирька, принадлежит мне. И эта комната тоже моя — несколько десятков книг, магнитные ленты, джинсы, пожалуй, все. Разве я унываю? Просто очень грустный блюз наяривает на гармошке Джон Мейелл. Иду на кухню и подставляю лицо под холодную струю воды, тихонько подвывая при этом. Мой завтрак — моя крепость. Мякоть булки, смоченной в чае, — отличный допинг для вымирающих хиппи.

НО ВЕРХУ УЖЕ — СВЕТЛО. Скоро ко мне должны прийти. «Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела».

Чуть влажный блюз — откровения губной гармошки…

потолок сырое бремя стелющейся тучи я бреду по скользкому коридору что стремительным потоком вспарывает тесноту стен клокоча кидая пригоршни брызг мне в лицо я касаюсь стены пальцами спящие обои на ощупь как замша а потом береста приведут меня в крохотную тусклую уборную где словно бы отдых под сенью но коридор засасывает и захлебываясь холодным я вместе с пальцами погружаюсь в беззвучную тину и как будто впервые я осматриваю себя эту впалую грудь слишком нудный живот и обыденную притомленность за несложным убором пушка беспокойно влюбленные пальцы

Чуть влажный блюз. За окном — изморозь и город кусками непрожеванной пищи. Кал цивилизации. Гарь на телах и одеждах. Гарь тел, облепляющая душу и мысли. Дети, играющие среди отбросов, в червоточинах проходных дворов и в слепых тупичках — аппендиксах окраинных лабиринтов. Несколько взрослых морлоков, тянущихся к жиже пивных. Калории кала.

НО ОНИ БЫЛЕ ТАКИМИ СИЛЬНОМИ…

Ничего. Скоро ко мне придут.

Чуть влажный…

белесый луг вымаранный противозачатием оголенный провод альбинос скорби мячик закатившийся в мусорную кучу груда использованной туалетной бумаги подступает к горлу эй я такой же как вы не бейте меня оказывается это не так больно и страх пропадает ну снимите же с меня это дерьмо диссертации отличная работа хорошая капуста автобус пришел из Таллина где у меня столько друзей о ля ля веселые штанцы к вьющимся патлам нет они не понимают меня приятель это просто атомная трава ты попробуй не могу не могу есть говно отпустить эту девочку мне самому не найти дороги домой выябываться я не стану привет ты не знаешь чабукиани как же солнышко мухи батарея пустых бутылок вот новость три красненьких или ничего липовые бумаги два-три дельных бугешника остальное лажня привет по морде учить

Я выхожу из уборной. Э-гей — о-о-о!.. Бегу по лужайке и взбираюсь на поросший травами дзот. Палкой выковыриваю кусочки дерна и бросаю как можно дальше. Этого мне кажется мало. Бегом спускаюсь к реке и луплю палкой по воде, распугивая водяных жуков. Пытаюсь плевком попасть в одного из них, но куда там!.. Поворачиваюсь и задеваю ногой кусок ржавой колючей проволоки, торчащей из земли. Индейцы и ковбои могут заключить перемирие, их главный вождь тяжело ранен. Что, если начнется заражение крови, думаю я, стойко перенося боль и только чуть-чуть пристанывая. А вдруг я умру… так же, как бабушка? В своих играх мы постоянно убивали друг друга, но никогда не бывали убитыми. Быть мертвым так неинтересно. Теперь мы не стреляем из игрушечных пистолетов, но хороним что-то каждую минуту своего существования. Насколько легче тому, кто смотрит на все сквозь призму любви к Иегове, Битлз или коммунизму. (Простите, вырвалось. Не об этом я хотел говорить.)