Антонио Табукки - Из сборника «Девушка в тюрбане»

Услышав голос за спиной, он вздрогнул. Господин сержант, заключенный просит о вашем прибытии.

Конвоир был прыщавый верзила, слишком длинные руки неуклюже торчали из рукавов. Мундиром он явно тяготился, но выражаться старался сообразно полученным инструкциям. Мотивов арестант не уточнил, добавил он.

Он сказал конвоиру, что тот может оставаться на своем палубном посту, а сам двинулся по лесенке вниз. Проходя через кают-компанию, увидел капитана, беседующего с пассажиром у стойки бара. Сколько уж раз за эти годы он плавал с этим капитаном. Тот его тоже заметил и кивнул не столько в знак приветствия, сколько по привычке: мол, до встречи вечером, во время обратной переправы. Он замедлил шаг — захотелось сказать капитану, что вечером они уже не увидятся: я последний день служу и вечером останусь на материке, надо провернуть кой-какие дела. Однако мысль эта тут же показалась ему смешной. Одну за другой он преодолел лестницы, потом длинный блестящий коридор и достал из бумажника ключ. Арестант стоял у иллюминатора и смотрел на море; услышав шум, он обернулся и снова поглядел на него своими ясными детскими глазами. Я вас прошу опустить вот это письмо, сказал человек и застенчиво, но решительно протянул ему конверт. Возьмите, вы должны его отправить. Причесанный, в застегнутой рубашке, он уже не выглядел таким изможденным. Вы что, не понимаете, о чем просите? — сказал он, прекрасно ведь знаете, что я не могу.

Человек сел на койку. Взгляд его казался насмешливым — возможно, оттого, что был таким детским. Еще как можете, возразил он, стоит только захотеть. Свой нехитрый скарб он выложил рядком на кровать, будто задумал составить опись. Я ведь знаю, что со мной, продолжал человек, направление у вас в кармане, взгляните, вам известно, что это означает? что из больницы я уже не выйду и поездка эта для меня — последняя . Слово «последняя» он как-то странно выделил, вроде бы даже шутливо. Ненадолго умолк, переводя дух. Снова прижал к животу кулаки — то ли по привычке, то ли его мучила боль. Это письмо — дорогому мне человеку, и я хочу, чтобы цензуру оно миновало, причин вам объяснять не стану, постарайтесь сами понять, да вы и так уже поняли. Штурвальный дал гудок. Когда вдали показывался порт, с катерка неизменно подавали такой смешной, фыркающий сигнал.

Он напустил на себя строгость, возможно излишнюю, чтобы положить конец этому разговору, и отрывисто произнес, стараясь не встречаться взглядом с заключенным: собирайте вещи, через полчаса прибываем, перед самой высадкой я зайду водворить наручники. Он так и сказал: «водворить».

Малочисленные пассажиры вмиг разошлись, пристань опустела. Огромный желтый кран скользил в небесной сини к двум строящимся зданиям со слепыми проемами окон. Гудок на стройке возвестил о перерыве на обед, и почти тут же ему откликнулся деревенский колокол. Полдень. Отчего так затянулась швартовка? Дома, сплошной чередой обращенные к порту, были выкрашены в желтый и красный цвет, а он прежде этого и не замечал. Он стал разглядывать эти дома, присев на железный столбик, к которому канатом была привязана лодка. Снял фуражку. Ну прямо настоящая жара. Он медленно двинулся через порт в сторону возвышающегося причала. В дверях бара, как всегда, лежала старая собака, положив голову на лапы; когда он поравнялся с нею, она лениво вильнула хвостом. Четверо парней в теннисках пересмеивались у музыкального автомата. Низкий хрипловатый женский голос пел «Рамону» и перенес его на много лет назад. Странно, что эта песня снова в моде, подумал он. Начиналось лето.

Припортовый ресторанчик еще не открылся. Его владелец в белом фартуке суетился у входа — губкой отчищал жалюзи от морской соли и нанесенного ветром за зиму песка. Подняв голову, хозяин узнал его и улыбнулся, как улыбаются тем, кого встречают всю жизнь и к кому не испытывают никаких чувств. Он улыбнулся в ответ и пошел своей дорогой. Вдоль заброшенного железнодорожного полотна добрался до самого пакгауза. Под навесом у входа висел почтовый ящик. Красная краска местами изъедена ржавчиной. Он прочел на табличке время следующей выемки: в семнадцать ноль-ноль. Он не собирался смотреть на адрес, ему только захотелось узнать, как зовут того человека, кому назначено это письмо. Одно только имя, даже без фамилии. Аккуратно прикрыв рукой адрес, он подсмотрел это имя. Лиза. Ее звали Лиза. Красивое имя, подумал он. И вот что его поразило: он знает имя той, которая получит письмо, но с нею незнаком, а с тем, кто написал его, знаком, но имени его не знает. Вернее, видел, но не запомнил: к чему запоминать имя арестанта, которого надо просто доставить и сдать? Он опустил письмо и снова повернулся к морю. Солнце слепило глаза, и точечки островов на сверкающем горизонте стали неразличимы. Он приподнял фуражку, чтобы вытереть вспотевший лоб. Меня зовут Никола, проговорил он вслух. Поблизости никого не было.

Поезда, идущие из Бомбея в Мадрас, отбывают с вокзала Виктория. Если верить моему путеводителю, ради одного только отправления с этого вокзала стоит совершить путешествие в Индию. Это было первой причиной, по которой я предпочел поезд самолету. Вообще в моем путеводителе давались весьма эксцентричные и несуразные советы, но я следовал им безоговорочно. Дело в том, что сама моя поездка была сущей нелепицей, так что путеводитель был буквально создан для меня. Он не предназначался путешественникам, алчущим стереотипных впечатлений, которые можно почерпнуть на трех-четырех туристских маршрутах, промчавшись галопом, как по большим музеям. Нет, он был рассчитан на непоследовательных чудаков вроде меня, кочующих без цели и склонных к праздности. Путешествовать самолетом, говорилось в нем, гораздо быстрее и удобнее, но сверху вы не увидите воистину незабываемых живописных уголков Индии. Отдавая предпочтение поезду дальнего следования, вы обрекаете себя на непредусмотренные стоянки и даже рискуете прибыть к месту назначения с опозданием на целые сутки, но зато вам откроется настоящая Индия. Если же вам повезет и вы попадете на нужный поезд, то вам обеспечены комфорт и точный график, и безукоризненное обслуживание, и великолепная еда, причем билет в первом классе обойдется вам едва ли не вдвое дешевле, чем на самолет. А кроме того, в индийских поездах вас ожидают самые неожиданные встречи.

Это последнее замечание убедило меня окончательно; к тому же и с поездом мне как будто повезло. Я проезжал места редкой красоты, во всяком случае увиденное глубоко запало мне в душу; вагон оказался очень удобным, кондиционеры работали так, как надо, сервис и впрямь был безупречен. В спускающихся сумерках очертания красноватых окрестных холмов как-то заострились. Вошел проводник с закусками на лакированном деревянном подносе, подал мне влажную салфетку, налил чаю и очень ненавязчиво сообщил, что мы находимся в самом сердце Индии. Пока я ел, он привел в порядок мою постель, уведомил меня о том, что вагон-ресторан открыт до полуночи, а если я пожелаю ужинать в купе, достаточно будет позвонить в колокольчик. Я отблагодарил его скромными чаевыми и вернул пустой поднос. Потом закурил и принялся разглядывать из окна этот неведомый мне край и размышлять о необычности своего путешествия. Ехать в Мадрас, чтобы посетить Теософское общество, будучи при этом агностиком, да еще провести двое суток в поезде, — такое предприятие, пожалуй, пришлось бы по вкусу разве что чудаковатым авторам моего путеводителя. В этом Теософском обществе я рассчитывал повидаться с одним человеком и получить от него очень важные для меня сведения. Правда, надежда на это была слаба, даже призрачна, но мне не хотелось, чтобы она угасла слишком скоро после стремительного воздушного путешествия; я намеревался потешить, посмаковать ее подольше, ведь мы любим продлить самые милые сердцу надежды, заведомо зная, что они вряд ли сбудутся.