Антонио Табукки - Из сборника «Девушка в тюрбане»

Это стало для меня откровением. Что-что, а такое мне бы и в голову не пришло. Я сначала не поверил, но если вдуматься — вполне такое может быть, я же помнил тетю Эстер года два назад — остроумная, живая, энергичная, она даже возила нас с Клелией к морю на багажнике велосипеда: подъедет к купальне запыхавшаяся, глаза и лицо горят, мигом переоденется в кабинке — и в воду, а плавала она как рыба. И чтоб довести ее до такого, должно было случиться что-то очень серьезное. Вот именно, случилось это , заявила Клелия, ясно тебе? Ясно-то ясно, но кто же тому виной? Глаз у Клелии бешено завращался, что означало сильное возбуждение, но она будто воды в рот набрала, видно боялась произнести имя, только я все равно догадался. И потом, «заколдована» — не совсем точное слово, лучше сказать «одержима» , ведь все это — дело рук дьявола! Я чуть не прыснул со смеху: дядя Туллио — Сатана, с его-то бабочкой, напомаженными волосами, изысканными манерами, — если уж на то пошло, мой отец наверняка над ним потешается. Ах так, мне смешно, но тогда, может, я желаю знать, как все было на самом деле, на что способно это существо с напомаженными волосами и сатанинской улыбкой?! Он убил ее отца, да-да, этот красавчик Туллио с бабочкой — он все это и сотворил. Не своими руками, конечно, но все равно убил — выдал его немцам, у нее есть доказательства, она нашла одно письмо и даже его переписала, может мне показать, — а все зачем, знаю ли я, зачем? — да чтобы приворожить ее дурочку мать, прибрать к рукам ее добро и всю ее жизнь, вот зачем. Тут она, конечно, хватила через край, но я не стал ей перечить — уж очень быстро у нее вращался глаз, а тетя Эстер просила не спорить с ней, Клелии это вредно, может случиться приступ, — зато потом всю ночь мне снились кошмары: дядя Туллио в плаще, с бабочкой и со своей неизменной любезной улыбкой командовал карательным отрядом, приговоренным же был дядя Андреа — я его, правда, никогда не видел и лица во сне не разобрал — он стоял далеко, у стенки, но я понял, что это дядя Андреа, так как он кричал: я — папа Клелии! От этого крика я проснулся среди ночи, в парке стрекотали кузнечики, берег был совершенно пуст, я долго слушал шум прибоя — сам не знаю сколько, наверно до зари. А наутро все опять стало как всегда, и я раздумал писать папе, ведь в доме было светло и красиво, тетя Эстер позвала меня с собой закупить провизии на выходные, Клелия что-то лепила из воска и казалась довольной, завтра приедет дядя Туллио и наверняка поведет нас в кафе-мороженое, в открытом кинотеатре идет «Сын Тарзана», туда мы, должно быть, пойдем вечером в воскресенье, а кроме того, слов на ветер не бросают, я ведь поклялся Клелии, что никому ни звука.

Дядя Туллио привез котенка. Черного, с белой метиной на лбу — загляденье, а не котенок! Он сидел в соломенной корзинке, выстланной материей, — такой малюсенький, бедняжка, что молоко пил только с ложечки, на шее у него был розовый бантик, звали его Чечé, дядя Туллио привез его специально для Клелии: может, отвлечется хоть немного, попытка не пытка, сказал дядя Туллио тете Эстер. Помню, как натянуто улыбалась Клелия, спускаясь по лестнице, как украдкой бросила мне беспокойный взгляд и заговорщически кивнула, я не совсем понял, что она хотела этим сказать, как будто что-то вроде: держись, мол, спокойно, бояться нечего. А чего было бояться-то? Помню и улыбку тети Эстер — тоже натянутую, точнее, испуганную: а вдруг Клелии котенок не понравится и она найдет какую-нибудь отговорку? Но Клелия сказала: прелесть какой клубочек, — и вела себя очень свободно, поблагодарила вежливо, почти рассеянно, сослалась на то, что ей нездоровится и непременно надо доделать куклу из воска, котенком же пока займется Флора, на кухне кошкам лучше всего, там их излюбленное место. Позже, у Клелии в комнате, я узнал, в чем дело. Мне то объяснение не понравилось, и впрямь с меня довольно, решил я, надоело слушать всякие страсти, напишу отцу, пускай меня забирает, зачем она все время старается меня запугать? Удовольствие ей это доставляет, что ли? Но тут раздался вопль Флоры — сперва пронзительный, потом жалобный, перешедший в хриплые всхлипы; Клелия, стиснув мне руку, сказала: о Боже, а потом забормотала что-то невнятное, стала как-то странно дергаться, и я понял: у меня на глазах совершается какое-то жуткое, отвратительное таинство; Клелия сняла очки, положила их на кровать, словно боялась разбить, левый глаз ее ходил ходуном, такого я еще не видел и весь затрясся от страха, а она побледнела как мел, кулаки сжались, лицо окаменело и оскалились зубы, потом она упала на спину, вся вытянулась, напряглась и, лежа на полу, судорожно забилась, будто сквозь нее пропускали электрический ток; я чуть не кубарем, рискуя сломать себе шею, слетел с лестницы, помню, как ворвался в кухню, поскользнувшись в луже масла, которую впопыхах не заметил, помню, как тетя Эстер и дядя Туллио стягивали с Флоры чулки, а она сидела на стуле и стонала, помню, как я ужаснулся, увидев, что стаскиваются они вместе с кожей и на ногах остаются коричневые пятна, помню, как лепетал что-то бессвязное, борясь с подступающей тошнотой, пока набрался сил и выкрикнул, что Клелия умирает, после чего разразился слезами.

Назавтра в доме царило молчание. Клелия смотрела на меня спокойно, как ни в чем не бывало, будто это не она чуть не умерла вчера вечером. В распахнутое окно ее комнаты лился солнечный свет, близился полдень, и весь дом, казалось, чего-то ждал. Теперь мне наконец ясно, что весь этот ужас, приключившийся с Флорой, был на самом деле уготован ей, Клелии? Неужто у меня хватит духу сейчас уехать? Написать отцу, а ее бросить здесь одну?!

День тянулся томительно. Вместо обеда мы кое-как перекусили, да и то поздно, потому что тетя Эстер и дядя Туллио провели все утро в больнице и привезли оттуда Флору с забинтованными ногами. У нее были ожоги второй степени. Ясное дело, о «Сыне Тарзана» и речи быть не могло, да и кому охота после всего идти в кино? Ближе к вечеру дядя Туллио уехал в город, и жизнь потекла своим чередом с той лишь разницей, что теперь следовало быть настороже, все время настороже, ведь над нами нависла угроза, и надо было срочно что-то предпринять. Хотя почему над нами — вот что я хотел уразуметь, зачем сюда впутывать и меня, я-то ни при чем, угроза нависла только над ней, над Клелией. И что же такое требовалось срочно предпринять? Сердце у меня колотилось. Спускались сумерки, цикады словно обезумели, одна, должно быть, села на подоконник, и стрекот ее разносился по всей комнате. Я смотрел на кукол Клелии, расставленных по полкам, и мне они не нравились: в них таилось что-то недоброе, какая-то опасность, а в чемоданчик, осторожно выдвинутый из-под кровати, я и вовсе не захотел заглядывать, честное слово, лучше мне уйти отсюда, ну пожалуйста, Мелузина. Цикада вдруг умолкла, и тишина в доме, в парке, в вечернем воздухе показалась еще более зловещей. Действовать надо немедля, пойми же ты, адская машина уже пущена в ход и поразила Флору, хотя должна была поразить совсем не ее, Клелия прекрасно это знала, как, впрочем, и я, а делать надо вот что, гляди, вот куколка из воска, я ее слепила этой ночью, ну чего рот разинул, как дурачок, это же просто зверушка, похожа, а? Я воскликнул: Чече! — а она как прыснет, какой Чече, глупыш, зверя, которого он мне принес, звать совсем по-другому, Чече он окрестил его, чтоб сбить с толку болванов вроде тебя, сказать его настоящее имя? Матагот, да-да, именно так его зовут, и пожалуйста, не смотри на меня как на ненормальную, знаешь ведь, я этого не выношу, для тебя, конечно, его имя — пустой звук, но уж меня-то он не проведет, не слыхал, кто такой Матагот? ничего удивительного, это мало кому известно, так знай — это кот Вельзевула, они неразлучны, кот выступает слева, на три метра впереди хозяина — подготовляет его козни, подай-ка мне вон тот ножик для бумаги. Она глядела на хорошенького зверька как на чумного, хотя сама его слепила, бедняжку, — ну вылитый Чече, как здорово получился! о господи, ну ничегошеньки не понимает, нам всем грозит порча, бедный мой простачок, и тебе тоже, да-да, чего встал столбом, точно пугало огородное? Смотри не трогай жертву руками, только ножом, приподними чуть-чуть, и хватит называть его «Чече», а то все испортишь, сосредоточься и повторяй про себя: диес, миес, жаскет, бенедо, эфет, доувема, энитемаус. Она ударила зверька по шее острием разрезного ножа, и головка отвалилась целиком, без единой крошки, лишь местами воск подернулся белыми прожилками, как разбитое камнем стекло. Клелия сдернула с головы белую тряпку и погасила свечу, а я так ничего и не повторял, наворожили, сказала она, завтра поглядим.