Татьяна Булатова - А другой мне не надо

– Не надо меня воспитывать. Поздно! И, если хочешь знать, ты ведешь себя как собака на сене: сам не ам и другим не дам.

– Бери, Леня! – горько усмехнувшись, выпалил Бравин и ушел к себе, не забыв аккуратно прикрыть дверь: не хотелось будить Машу, все-таки беременна.

Возмущенный тем, что последнее слово осталось за отцом, Леня еще какое-то время постоял возле двери в его комнату, пытаясь собраться с духом для того, чтобы сказать тому все, что, оказывается, накипело за столько лет. Просто он, дурак, раньше этого не замечал. А теперь – раскрылись глаза: кто есть кто и кто сколько стоит.

Младшему Бравину, к сожалению или к счастью, было невдомек, что примерно те же самые чувства переживал и его отец. Знай Леня об этом, он повел бы себя по-другому: постучался бы в закрытую дверь, попросил бы прощения, сказал бы немного корявые, потому что без привычки, слова любви и этим расположил бы к себе старшего Бравина до полного самоотречения. Но Ленин ум в этот момент спал в соседней комнате, а потому примирения не состоялось, время оказалось упущено, и каждый пошел по дороге глупых и ненужных ошибок.

«Была бы жива мама!» – чуть не плакал младший Бравин, ворочаясь в постели возле толстого и теплого Машулиного бока, наивно полагая, что все дело в том, что на отца некому повлиять. А старшему Бравину казалось, что истинная причина их с Леней непонимания – это неспособность сына жить собственным умом. Поэтому Руслан Викентьевич злился сначала на него, а потом и на себя с Катей. «Сами виноваты!» – был вынужден признать Бравин, никогда не вмешивавшийся в воспитание Лени, потому что целиком и полностью доверял жене, ни разу, между прочим, не упрекнувшей его в том, что тот по долгу службы часто отсутствует дома.

«Я выходила замуж за военного!» – оправдывала своего Русика Катя и продолжала с упоением мудровать над сыном, пытаясь добиться душевной близости с мальчиком. «Мы – словно две половинки», – признавалась она Бравину, а тот искренне радовался, потому что был уверен: Катя лучше знает, что нужно Лене. И правда, ни отца, ни мать не настораживало то, что мальчик растет каким-то не типично для своего возраста вялым, лишенным мальчишеской агрессивной энергии. Их это даже радовало: послушный и спокойный – чего еще желать?!

И вот сегодня этот «послушный и спокойный» повернулся к отцу совсем другой стороной, словно пребывавшей в тени столько долгих лет. «Избушка, избушка, повернись ко мне передом, к лесу – задом», – грустно пробормотал Руслан Викентьевич и взял с прикроватной тумбочки старую фотографию, на которой молоденькая Катя держала на руках толстого синеглазого малыша с лихой белой челкой. «Эх, Ленька, Ленька!» – вздохнул Бравин и поставил карточку на место, попутно отметив, как та выцвела. «Теперь все другое, – подытожил он и лег на кровать, не раздеваясь. – И я, и Леня, и жизнь вокруг».

Подложив руки под голову, Руслан Викентьевич закрыл глаза и попробовал представить, как он будет жить дальше. Но вместо ответа на вопрос перед ним всплывало изображение фотографии, с которой вместо Кати улыбалась ему строгая Гольцова, и от этого на душе становилось еще тоскливее. «Вот зачем ты умерла?!» – с обидой обратился Бравин к жене и зажмурился: чувствовал, что еще немного, и заплачет. «Затем, что так надо», – послышался ему Катин голос. «Кому? – простонал Руслан Викентьевич и всхлипнул: – Мне?» «При чем тут ты?» – неожиданно серьезно и строго осадила его жена, присутствие которой Бравин ощущал физически: даже хотелось повернуться на бок, чтобы удостовериться в том, что вот она, Катя, рядом, только руку протяни и коснешься. «Спи, Русик», – донеслось до него из какого-то далека, и Бравин перевернулся на живот, закинув руку на ту половину кровати, где обычно спала Катя. «Спи!» – снова почудилось Руслану Викентьевичу, и он попытался открыть глаза, чтобы удостовериться, что кто-то есть рядом, иначе как он может это все слышать, не с ума же он сошел. Но, как Бравин ни старался, глаза никак не открывались, словно кто-то положил на них тяжелую руку. «Просто я сплю!» – успокоил себя Руслан Викентьевич и провалился куда-то в непроглядную темноту.

В такой же непроглядной тьме блуждал на исходе этой ночи и Толя Гольцов, мычавший во сне всякий раз, когда ему мерещилась Жанна Петровна Мельникова, протягивающая руки-щупальцы к его шее, в которой он даже во сне ощущал жуткий дискомфорт: очень хотелось пить. «Жан-на! Не надо!» – еле выговорил во сне бедный Анатолий Иванович и свалился с дивана.

Обнаружив, что находится у себя дома, Анатолий обрадовался: жизнь возвращалась к нему в прежних ощущениях. «Где ж я так набрался, господи?!» – пробормотал себе под нос Гольцов и рискнул встать на ноги. Ноги предательски задрожали. Понимая, что организм в данный момент алчет только одного: воды, Толя направился на кухню, не забывая отмечать по ходу, как каждый шаг отдается у него в голове. «Давление, как пить дать», – подумал Гольцов и вспомнил, что вчера вечером пил пиво в прикуску с суши, оказавшимися в холодильнике непонятно по какому поводу. «Вот я дурак!» – икнул Анатолий, как по команде восстановивший обратную последовательность вчерашних событий: сначала суши с пивом, перед ними – водка на косогоре, а перед косогором… Здесь Гольцов вздрогнул – перед глазами стояла обнаженная Мельникова и криво улыбалась: «Слабо, Толян?»

Гольцов почувствовал себя застигнутым на месте преступления и с опаской оглянулся: не подсматривает ли кто-нибудь. В квартире стояла абсолютная тишина, что и понятно, часы показывали пять часов утра. «Было или не было?» – засомневался Анатолий и поклялся себе, что больше никогда в жизни не возьмет в рот спиртного. «По-моему, все-таки ничего не было», – попытался он успокоиться, но вместо этого впал в такое перевозбуждение, справиться с которым, скорее всего, помогла бы новая порция алкоголя. Но впереди Гольцова ждал рабочий день, а перед ним – встреча с Анной. «Где, кстати, она?» – озадачился Толя, пытаясь определить, успел он вчера чего-нибудь ляпнуть жене или все-таки до объяснений дело не дошло. На всякий случай решил проверить телефон, местонахождение которого было неизвестно. Не найдя мобильного рядом с диваном, Гольцов притащился в прихожую и вывернул карманы ветровки, валявшейся на банкетке. В ней телефона не было. Тогда Гольцов пошарил глазами по полкам и обнаружил мобильный рядом с ключами от машины и бумажником, кем-то предусмотрительно выложенными на самое видное место. «Серега», – догадался Анатолий и с благодарностью подумал о друге, никогда, ни при каких обстоятельствах не терявшем головы. При мысленном упоминании его имени все встало на свои места, и Гольцов с уверенностью восстановил ход событий вчерашнего дня. «Накануне была Дмитровка. Жанка в бане. Точно ничего не было. Еще Игорь звонил, потому что замок сломался. На работе отмечали день рождения сотрудника. Показалось мало. Позвонил Сереге. Он отогнал машину во двор. Потом пили на косогоре. Ходили вокруг школы. Серега звонил Ане. Вечером посидели дома. Немного. Игорь тоже был. Перед сном выпил пива. Лег спать».