Галина Лифшиц - До свадьбы доживет

– Ты такой высокий! – удивлялась девочка.

– У тебя волосы выгорели, – зачем-то говорил мальчик, – Никогда не выгорали, а сейчас выгорели.

– Всегда выгорали. После моря – всегда.

– Как же я раньше не видел?

Пустой разговор, если послушать со стороны. А у них дух захватывало. Каждое слово, да что там слово, каждая пауза и легкий поворот головы значили так много, что жизни не хватило бы пересказать. Сеня сел за парту в том же ряду. Их разделял только проход. И они могли смотреть друг на друга сколько угодно. Она чувствовала его взгляд, чуть поворачивала голову, улыбалась ему, он еле заметно кивал в ответ. И это значило: «Какое счастье, что ты есть на белом свете! Ты точно есть?» «Да! Я тут! Все в порядке!»

Собственно, счастье их было настолько полным, что ничего больше и не требовалось. Они даже могли не разговаривать, хватало этих взглядов и кивков головы. И еще улыбок и утренних слов «Привет», и прощальных «Пока». И целый год никто даже не догадывался, что они есть друг у друга. Подумать только: они даже не созванивались и не общались на переменках! Это на тот момент было совсем ни к чему. Ей достаточно было знать, что она зайдет в класс и увидит Сенечку. Даже не его всего, а только глаза. И в глазах этих будет улыбка, интерес и – счастье!

Потом снова настали летние каникулы. Сенечка ехал на дачу с родителями, а Тина, как обычно, в Крым. Ее родители были убеждены, что лето, проведенное их ребенком в Гурзуфе, дарит дочери здоровье и силы на целый год. Может, так оно и было: Тина болела редко, училась легко и вообще светилась, как яблочко наливное, по словам ее бабушки.

У Сенечки папа был знаменитый поэт. В те канувшие в Лету годы знаменитым поэтам жилось очень комфортно, особенно если на их стихи сочинялись песни. У Сенечкиных родителей, например, было целых две квартиры. Одна, старая, как называли ее все члены семьи, находилась в соседнем с Тиной доме. А вторую, новую, очень большую, пятикомнатную, знаменитый папа купил, вступив в кооператив. Еще у них была огромная дача недалеко от Москвы, где папа-поэт творил и принимал своих коллег, поэтов и писателей. Они все жили в одном поселке, ходили друг к другу в гости, веселились, ели-пили, острили, устраивали розыгрыши, сплетничали. Сенечкин папа любил проводить полгода в сельском уединении. Так он называл их дачную жизнь, хотя никакого уединения у них не было и быть не могло, потому что Сенечкина мама была редкостной красавицей, и на свет ее необыкновенной красоты тянулось все живое. Папа маму просто обожал, считая, что именно она – источник его не иссякающего много лет вдохновения. Папа отбил в свое время свою будущую жену у менее удачливого собрата по поэтическому цеху. Уводя красавицу в свое пристанище муз, влюбленный поэт поклялся вечно служить ее юности и красоте и клятву свою исполнял свято. Он даже поначалу не хотел, чтобы у них были дети: боялся, что ее волшебный облик изменится. Потом, когда уже вечно молодой красавице стало за сорок, она сама решилась на беременность, потому что ей кто-то заслуживающий доверия убедительно посоветовал ей родить, чтобы продлить гормональный баланс. Конечно, страхи имели место, но она героически выносила и родила здорового мальчика, очень похожего на красавицу-мать. На этом подвиги ее закончились. Ребенок был сдан на попечение двум нянькам: дневной и ночной. Мама занялась восстановлением красоты, в чем преуспела, став еще краше прежнего. Осчастливленный поэт творил, как подорванный, приобретая на всякий случай все, что в те скорбные нерыночные годы можно было приобрести благодаря заслугам и связям.

Но все эти подробности в годы отрочества не интересовали ни мальчика, ни девочку, которым предстояло разлучиться на три летних месяца. Они просто медленно пошли вместе из школы, ни о чем даже не разговаривая.

– Волосы опять выгорят? – спросил Сеня со своей неповторимой ласковой улыбкой, от которой сердце девочки сжималось.

– Ага, – кивнула она, – В Гурзуфе всегда так. Выгорают.

Некоторое время они шли молча.

– А ты? Все время на даче? – произнесла девочка.

Ответ она и так знала.

– Все время. Безвылазно, – вздохнул мальчик.

О чем еще было говорить? Ведь и так хорошо: молча идти рядом, растягивая секунды в вечность.

Наконец они дотащились до ее подъезда, встали друг против друга, лицом к лицу, смотрели, словно стараясь наглядеться на все долгие девяносто дней разлуки.

– Ну что? До Первого сентября? – спросила девочка.

Ей не хотелось прощаться, но было страшно, что кто-то из соседей увидит, как они тут стоят, и все про них поймут.

Сенечка внимательно посмотрел на нее, потом улыбнулся и дунул ей в лоб. Легкие волосы разлетелись и снова улеглись в челку. Девочка расхохоталась, набрала побольше воздуху так, что щеки раздулись, и дунула изо всех сил в сторону своего рыцаря. Он зажмурился и тоже засмеялся.

– Пока! До Первого! – попрощался мальчик.

И они расстались, без печали, без боли и без огорчения. Так бывает только в ранней юности, наверное. Тина провела прекрасное лето, купалась в море, отыскивала красивые камушки, лазила по горам, рисовала и почти не вспоминала про Сенечку. Она знала, что все равно их встреча состоится, поэтому была безмятежна, напитываясь солнцем и силой морской.

Они увиделись, как и было задумано, в День Знаний. Вообще-то день этот называли они между собой ДББ – День Большой Беды. Учиться никому не хотелось. Опять начинать всю это годовую тягомотину было противно до тошноты. Но было другое. Радость ожидания и счастье встречи. И снова они были другие, чем прежде. Сенечка вытянулся еще больше и стал поразительно красив. У Тины даже сердце заныло от того, насколько его красота совпадала с ее представлениями о мужском идеале. Она сама тоже подросла, похудела, оформилась. Ровный черноморский загар оттенял цвет ее глаз. Выгоревшие волосы, распущенные по плечам, привлекали теперь всеобщее внимание.

– Красносельцева! Ну ты даешь! Русалка! – слышала она приветствия одноклассников.

Но видела лишь его, Сенечку. Он тоже не отрывал от нее глаз.

Они подошли друг к другу и взялись за руки. Как будто это само собой разумелось. Как будто именно об этом договорились они при прощании.

– Выгорели, – кивнул ей мальчик и дунул на ее волосы.

Оба засмеялись.

– Подожди, – сказала девочка, стараясь отсмеяться, – Сейчас.

Она постаралась набрать побольше воздуха и дунула ему в лицо. Он закрыл глаза.

– Это морской ветер. Я учуял. Ты привезла, – сказал он наконец.

Вот, собственно, так началась их новая жизнь. Ничего особенно нового, и при этом новое – все. Они сидели за теми же партами. Так же переглядывались, ни слова не говоря. На переменках Тина ходила с Лизой, а Сеня гонялся с парнями. Но домой они шли всегда вдвоем, держась за руки. И теперь они говорили. Их путь домой мог продолжаться несколько часов, хотя школа находилась в пяти минутах ходьбы. Они даже не помнили, где бродили. Это все казалось второстепенным, незначительным. Где-то были. И что с того? Главное – слушать и рассказывать. Все-все. Каждую мелочь, начиная с раннего детства. Сенино детство – няньки и изредка появляющаяся ослепительно красивая мама, до которой он даже дотронуться боялся. Отец, читающий стихи со сцены. Аплодисменты. Потом родители садятся в машину и уезжают. А его уводит нянька на «старую» квартиру. У старших своя жизнь, у него своя – детская. Он это понимает и не сердится. Он читает, читает, мечтает о дальних странствиях, фантазирует, пускается во всевозможные приключения, решив пешком обойти всю Москву, не спальные районы, конечно, а настоящую Москву, складывавшуюся веками.