Петер Штамм - Ночь светла

Жизнь до автокатастрофы показалась ей пустой инсценировкой. Работа, телестудия, красивая одежда, поездки по всяким городам, дорогие рестораны, визиты к ее родителям и к матери Маттиаса. Не жизнь это, а ложь, если так легко она разбилась – всего лишь неосторожность, одно неверное движение. Рано или поздно – неожиданным ли событием, постепенным ли разрушением, – но катастрофа должна была случиться.

Джиллиан знала, что на ноги ей вставать разрешается, врач это даже поощрял. Однако взгромоздилась на коляску и покатилась в гостиную. На диване валялась книжка, начатый ею две недели назад шведский детектив. Она нашла то место, до какого тогда дочитала, но не сумела сосредоточиться и вскоре отложила книгу в сторону. Полистала модный журнал. В доме напротив отворилось окно, соседка вытряхивала одеяло. Джиллиан с нею почти не знакома. В испуге она откатилась назад, ведь так и оставалась по пояс голой, но соседка вроде бы ее не заметила, а просто постояла еще немного у окна, выглядывая на улицу. Видно, ждала почтальона или детишек, что вот-вот придут домой из школы.

Джиллиан покатилась в прихожую за сумкой. Вернувшись в гостиную, она заблокировала колеса у коляски и сползла на пол. Улеглась на толстый шерстяной ковер. Так ее не увидишь снаружи. Джиллиан знобило, хотя в квартире было тепло. Порылась в сумке, чтобы достать чистое белье и брюки, но все вещи оказались нестиранными. Стащила плед с дивана, укуталась. Очень захотелось обратно в больницу, где от нее требовалось лишь одно: переносить боль. Да и от той избавляли лекарства. Сначала Джиллиан послушно принимала болеутоляющие, потом все чаще стала от них отказываться. Ей казалось, что боль – составная часть лечения, боль следует перетерпеть, тогда и выздоровеешь.

Поднявшись на локтях, Джиллиан осмотрелась. Вокруг ничего не изменилось, но комната стала чужой. И кто только купил эти книги, развесил эти картины? Репродукция Энди Уорхола – Мерилин, одно и то же лицо в десяти расцветках, безжизненное, как рекламный плакат. Минималистская мебель, бездушные аксессуары, тщательно подобранные в дорогих салонах, сувениры, не вызывающие никаких воспоминаний. Перевернувшись на спину, она увидела итальянскую дизайнерскую люстру. Воздела руки к люстре, казалось, парившей прямо над нею, затем опустила руки и врезала раз-другой кулаком по замершей каталке.

Подползла к телевизору, огромному, с плоским экраном, включила и принялась листать каналы. Остановилась на передаче про животных. Сумерки, по широкой полосе пляжа тысячами ползают какие-то доисторические существа, на вид состоящие только из круглого панциря и длинного не то жала, не то хвоста. Или вдруг какое-нибудь из этих существ, оказавшись в волне прибоя, барахтается ножками кверху, пытается вернуться на брюшко резкими толчками хвоста. «Лишь несколько дней в году удается наблюдать это увлекательное зрелище… – Голос за кадром звучал торжественно. – Более пятисот миллионов лет обитают мечехвосты в мелких прибрежных водах на всей планете. Они превосходно приспособились к окружающей среде и за весь этот срок почти не претерпели генетических изменений. Именно потому мечехвостов часто называют живыми ископаемыми. В начале лета они собираются на побережьях родных морей и откладывают яйца».

Джиллиан просмотрела стопку дисков, лежавших возле маленькой телевизионной тумбы, но ни один из фильмов ее не заинтересовал. Наконец, поставила диск со своей передачей, которую просила записать, но так и не посмотрела. Смотреть на себя по телевизору она никогда не любила, записи передач изучала только по необходимости, в случае каких-либо накладок.

Включила быструю перемотку. Вот появились заставка передачи, краткий перечень сюжетов, искаженные лица людей, молча разинутые рты, улыбки, картины, балетные танцовщицы. Вот, наконец, студия – белое пространство или скорее белая плоскость, на заднем плане Джиллиан, будто бы парящая в этой белизне. Стремительный наезд камеры. Включила нормальную скорость и, когда камера остановилась совсем близко, нажала на паузу. Ее прежнее лицо, рот открыт – она приветствует зрителей, глаза широко распахнуты. Джиллиан жала на кнопку, последовательно просматривая картинку за картинкой. Рот открывался и закрывался, но выражение глаз не менялось.

Перед эфиром она никогда не волновалась, потому так удивил ее теперь испуганный взгляд на экране. В этом лице, оказывается, читалось предвестие катастрофы. Внезапный шум, блик, неожиданное воспоминание изменили выражение глаз, и на долю секунды камера запечатлела человека, которого никогда раньше не было и которого никогда уже не будет. Двадцать пять кадров в секунду, двадцать пять человек, не имеющих между собой ничего общего, кроме анкетных данных, цвета волос и цвета глаз, роста и веса. Лишь последовательный показ кадров создает размытость, необходимую для восприятия одного человека.

Нажав на кнопку «плей», Джиллиан снова улеглась на спину. Слушала собственный голос: многообещающий молодой художник, первая персональная выставка, возврат к образности. Повернулась к экрану, увидела, как она объявляет телерепортаж. В этом ракурсе, под углом в девяносто градусов, лицо ее выглядело более тонким, молодым. И совершенно чужим, как ей показалось, а потому она отчетливо разглядела отдельные его черты, губы, ямочку на подбородке, нос, глаза и веки. Вспомнилось ей, как Таня, гримерша, никогда не упускала случая сделать замечание по поводу ее внешности: то брови широки, то губы тонки, то цвет лица не очень. «Ваши проблемные зоны». Так она говорила.

Женщина в телевизоре замолчала, и на миг, показавшийся Джиллиан бесконечно долгим, ее лицо приняло напряженное выражение. Тут наконец начался телерепортаж. Камера кружила по залу, выхватывая портреты обнаженных женщин в полный рост, они мылись, раздевались и одевались, хлопотали по хозяйству. Будничные их позы представлялись едва ли не классическими. Потом крупным планом лицо Хуберта, титр с именем – «Хуберт Амрейн» и, в скобках, его возраст. Тридцать девять, ее ровесник. Рассказывал, как работает, как находит моделей прямо на улице, ведь профессионалок он не признает. «Совершенно обычные женщины, – говорил он. – Они раздеваются, я фотографирую. Повинуясь порыву, на одном дыхании, и чтобы никаких договоренностей, никаких вторых попыток. Поиски модели – существенная часть творческого процесса». Из десятка сфотографированных женщин он пишет двух-трех, порой и через несколько месяцев, когда давно уже позабыл их имена. Он говорил, а на телеэкране то и дело возникали его картины. Вопросы журналиста вырезали, звучал только голос Хуберта, и каждый раз он как будто начинал рассказывать все сызнова. Мол, ему трудно объяснить, по каким критериям он выбирает модель, ему даже кажется, что модели сами его выбирают. И не красота в первую очередь его привлекает, нет, он ищет напор, силу и страсть, а также растерянность, страх и агрессию. Так бывает, мол, когда влюбляешься в женщину – тоже ведь не объяснишь почему. Улыбка его казалась робкой, но в то же время и высокомерной. Возможно, говорит, этим и определяется качество его картин: желанием и невозможностью его осуществить. «Самодовольный болтун!» – подумала Джиллиан.