Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

— Ну вот ты Еву и спрашивай. Она тебя ждет дома. Мороженое-то уж, поди, все растаяло.

— Уже спрашивал, — сказал Роб. — И, будь покойна, она мне сказала. И еще скажет.

— Что ж она тебе сказала?

— Что мне нужно научиться жить без подпорок, — сказал Роб.

— Как она?

Роб кивнул.

— Врет она все, — сказала Сильви. — Вот уже сорок лет врет. Если хочешь знать, это ей подпорки нужны: мистер Форрест, мистер Бедфорд, Рина, Хатч теперь. — Она замолчала и снова уставилась на Роба, и во взгляде ее не было ничего неприязненного. — Ты-то на своих ногах стоишь, — сказала она. — На себя полагаешься, как я.

Он понимал, что она действительно так думает, решил, что должен ее разубедить: — Увы, Сильви, ты ошибаешься.

— На что ж тебе опереться, кроме вина?

— На Мин Таррингтон, — ответил он. — Ведь знаешь же.

— Я знаю только то, что вижу. А отсюда в Роли не заглянешь. Только, сдается мне, с такой поддержкой недолго и вниз полететь.

Роб усмехнулся: — А я что делаю?

— Но Мин-то не летит, — сказала она.

— За меня держится.

— Она только о том и мечтала с трехлетнего возраста.

— Вот и осуществила свою мечту. Тоже ведь нелегко было.

— А кому легко ужин свой есть, — сказала Сильви. — Хочешь еще что-нибудь?

— Да тут и так всего много. Мне с головой хватит. Большое спасибо.

— Я про жизнь говорю, дурак! Еду мою ешь на здоровье.

— Жизнь! Вот чего ни у тебя, ни у меня, ни у Грейнджера, ни у мамы, ни у Рины нет. И никогда не было.

— Друзей нет, только и всего, — сказала она.

— Не в том дело; не только и всего, Сильви, и ты прекрасно это знаешь. Сидишь у себя дома…

— И радуюсь, — сказала она. — И комната у меня есть, и сетчатая дверь, и электричество. И еще вот радио — лучшего друга у меня в жизни не было — чисто, дешево, всегда под рукой, работает всю ночь напролет.

— Помрешь ты как-нибудь здесь ночью одна, — сказал Роб и сам содрогнулся от своей грубости — даже понять не мог, как это его угораздило.

Сильви решила пропустить его выпад мимо ушей — не зря же она прожила всю жизнь бок о бок с Евой. — Тем лучше, — сказала она. — Все умирающие, которых я видела, умирали в одиночку.

— Ну, нам-то еще жить и жить.

— Может быть, — сказала Сильви. — Я и к этому готова. И ты бы приготовился.

— А как? Я вот к тебе пришел, чтобы узнать.

— Ты сам видел, — сказала Сильви. — Видел все, что у меня есть. Главное, чтоб мысли тебя не грызли. — И она снова медленным движением руки обвела комнату, а затем уронила руки на колени. — Довольствуйся тем, что имеешь. Все равно поздно что-нибудь менять.

Роб кивнул: — Как они?

— Кто? Домашние?

— Все, кого мы с тобой знаем.

— Я, может, сотню людей знаю, — сказала Сильви. — Твои ничего. Хатч и Грейнджер ждут тебя не дождутся.

— Только они?

— Ну, как тебе сказать… мисс Ева и Рина — у них свои заботы.

Роб улыбнулся. — Например?

— Они важными делами заняты, не тебе чета. У Евы — Хатч, она за него разве только не спит и не дышит. Рина садом занята, ну и с Кеннерли лается.

Роб спросил: — А Грейнджер?

— У Грейнджера — Хатч. У всех Хатч — и у тебя тоже. Все, что у тебя есть.

— И он меня любит?

— Какая разница, — сказала Сильви. — Все равно он твой.

— А все-таки?

Она подумала. — Пожалуй, да. Он — добрая душа. Зла ни на кого не держит. Вражды не таит.

Роб сказал: — Ему ж только четырнадцать.

— Постыдился бы, — сказала Сильви. — Какой-никакой жизни он повидал. Просто хороший, потому что так хочет. Вот и пожалел его господь.

— А я думал, ты у нас неверующая. — Роб улыбнулся.

Сильви не улыбнулась в ответ. — Пока что нет, — сказала она. — Речь-то о Хатче — о твоем сыне, который произошел от тебя и мисс Рейчел, от Евы и мистера Форреста, от мистера Бедфорда и мисс Шарлотты. Где же ему без божьей помощи управиться?

Хатч продолжал спать, хотя в комнату уже проникло утро и дом проснулся — все: Ева, Рина, Грейнджер, судя по приглушенным расстоянием звукам, были в кухне. Занятия в школе только что кончились, и ему разрешалось вставать поздно, поэтому, несмотря на вчерашние волнения (Роб так и не появился), он лежал на спине на своей железной, покрашенной в белый цвет кровати и досматривал последний сон. Он был слишком юн и слишком погружен в свое сновидение, чтобы добровольно прервать его; ну и потом, сон был вовсе не тягостен и даже интересен. Он видел его не впервые.

Он шел сосновым лесом, начинавшимся за их домом. Он был самим собой — четырнадцатилетиям мальчиком — и шел по лесу без всякой цели; с ним не было ни собаки, ни ружья, ни приятеля (тайного замысла он тоже не имел). Он пересек, по своему обыкновению, лес и хлопковое поле, принадлежавшее его дяде, и остановился на берегу ручья, у песчаной отмели, и тут вдруг сообразил, что уже поздно. Он опоздает к завтраку (во сне тоже было утро, сегодняшнее утро, ясное и жаркое). Он сделал несколько шагов до отмели, чтобы потрогать воду — почему-то оказалось, что это непременно нужно, — и увидел девочку, которая стояла на противоположном берегу, в нескольких шагах от него. Она была его ровесница (может, на год, на два старше). Волосы у нее были распущены по плечам, она смотрела на него без улыбки. Он сказал: «Рейчел!» — и почувствовал прилив огромной радости, «мамой» он ее никогда не называл. Она кивнула, хотя сомнений быть не могло — они были похожи как две капли воды. Он продолжал стоять на своем берегу, не делая попыток перебраться через ручей к ней, счастливый уже тем, что видит ее. Он только подумал: «Говорили, что Рейчел умерла, а оказывается, вовсе нет. Она вернулась насовсем». Но не догадался сказать ей, чтобы она перешла на его сторону, и не пошел за ней. Не подумал, что надо отвести ее домой. Только сказал: «Подожди здесь. Я сейчас остальных приведу». И побежал к дому, где не было никого, кроме Грейнджера, возившегося в кухне. Хатч сказал ему, что Рейчел вернулась, и Грейнджер поверил ему, надел шляпу и поспешил за ним. Хатч бежал впереди, а Грейнджер, еще не размявший ревматические колени, ковылял сзади — и, конечно, когда они прибежали, ее там не оказалось. Вместо нее осталась пустота, такая абсолютная, что казалась плотной. Хатч напряженно вглядывался в пустоту. «Ведь она же правда была!» — сказал он, и Грейнджер сказал: «Я тебе верю». Под взглядом Грейнджера Хатч опустился на колени на песчаной отмели, повалился на спину и разинул рот, чтобы испустить вопль отчаяния. Но ясный день, утреннее небо, проглядывавшее сквозь деревья, низвергались на него, как водяной поток, он не смог закричать, и горе так и осталось закупоренным у него в груди. Второй раз причиной ее исчезновения оказался он.

Роб всего этого не видел, хотя вошел в дверь, не таясь, приблизился к кровати и остановился, глядя на спящего сына. Мальчик лежал, отвернув лицо, но щеки и шея свидетельствовали о том, что сон его спокоен. Дыхание было медленным и ровным. Он окликнул его: — Хатч!