Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

— Это как смотреть. — Сильви улыбнулась, впервые за все утро. — Мне-то откуда знать. Несколько раз он приходил к нам ужинать, пока мисс Шарлотта не заметила, что он по Еве вздыхает; приходил даже заниматься с ней — усядутся в столовой за столом и что-то там пишут, а мисс Шарлотта все Рину туда посылает, то воды ей принести, то еще что-нибудь, чтоб та за ними шпионила. Только Рина никогда ничего не говорила матери; а мне говорила. «Сильви, — говорит, — они друг другу записочки суют». Он увел ее из семьи, вот до чего хороший был, да не такой хороший, чтобы удержать. Ты похож на него. Глаза его и руки.

Руки Роба лежали на коленях. Сейчас они задвигались, ладони беззвучно потерлись одна о другую. Глаза он не отводил от Сильви, но для этого требовалось усилие воли.

Сильви встала — пора браться за работу. — Как же так получилось, что ты никогда не спрашивал об этом раньше? Спросил бы Еву, уж она-то знает.

— Не хотел, — улыбнулся Роб; еще один испорченный день: как начался плохо, так и пошло. — Не хотел и не хочу. — Он встал, уронил салфетку, наклонился за ней, поднял и сложил. Потом направился к двери.

Сильви сказала: — А про спасибо забыл?

Он обернулся: — Большое спасибо!

Она требовала благодарности — не так уж и много. И приняла ее без улыбки.

Роб вышел из кухни и пошел через двор мимо колодца и дровяного сарая к старой, покрашенной в зеленый цвет конюшне, куда он поставил машину. Спроси он себя — зачем, он ответил бы: чтоб проверить, все ли в порядке, не осталось ли на ней следов бурно проведенной ночи. Выдержала бы она придирчивый осмотр деда (если бы дед смог подняться и осмотреть ее; остальным не было до машины никакого дела, а меньше всего самому Робу — несмотря на свою молодость, любить вещи он не мог, машина была для него средством передвижения и только). Обойдя машину вокруг и убедившись, что она чистая, он открыл дверцу, вытащил ящик с инструментами, достал оттуда стеклянную банку с завинчивающейся крышкой, до половины наполненную самогоном, и решил, что надо будет перепрятать ее в более надежное место. Поставить на полочку в душе. Он отвинтил крышку и сделал два хороших глотка, не испытывая при этом ни стыда, ни гордости — привычное движение, естественное, как глубокое дыхание во сне. Потом снова завинтил, вышел, прижимая банку к груди, в заднюю дверь конюшни и направился к душу.

И сразу же встретил своего дядю Кеннерли, шагавшего в высокой траве, которой зарос дальний конец двора, и смотревшего на Роба с нескрываемой улыбкой.

Ни тот, ни другой не замедлил шаги, но когда они сошлись так, что можно было разговаривать шепотом, Роб спросил: — Где у нас самый хороший тайник? — и остановился.

Кеннерли подошел почти вплотную и, глядя в оживленное лицо Роба, сказал, не понижая голоса: — А что ты собрался прятать?

— Свою отраду, — ответил Роб.

— Поручи это дело мне, — сказал дядя, быстро протянул руку, взял банку и, ни секунды не мешкая, трахнул ее о толстый гвоздь, торчащий из низенького кедрового столбика, стоявшего рядом. Сухое светлое дерево выпило прозрачную жидкость, на землю не упало ни капли.

— Премного благодарен, — сказал Роб. Он сумел удержать на лице улыбку.

Сумел и его дядя. — Всегда к твоим услугам, — сказал он.

— А как еще ты собираешься мне услужить? — спросил Роб. Их все еще разделяло не больше тридцати сантиметров. Кеннерли дышал ему прямо в лицо — прохладным медовым запахом жевательного табака, уже не первая жвачка с утра.

Кеннерли сказал: — Предложу тебе работу. Это лучшая услуга, которую тебе может оказать кто бы то ни было. Так вот — я как-никак заведующий товарной конторой и подумываю выдворить из нее при первой возможности старого Рукера — у него самое настоящее размягчение мозгов. Мне, во всяком случае, надоело смотреть, как он шарит у девчонок под юбкой. Сообщи, когда у тебя появится желание, я возьму тебя агентом и прикажу, чтобы он натаскал тебя. Работа прямо тут в городе, комната и стол бесплатно, новый колодец, прекрасный огород, добропорядочные негры, родные под боком. Тебе бы в ноги мне поклониться, — он еле заметно улыбнулся.

Роб кивнул. — Я кое-что другое придумал. Переводи мне жалование телеграфом раз в месяц, а я до конца жизни не буду показываться тебе на глаза.

Кеннерли подумал, затем протянул руку. — По рукам! — сказал он.

Роб демонстративно отвел правую руку за спину — отказ.

Кеннерли сказал: — Тебе все шуточки, а я серьезно.

— Что поделаешь, — сказал Роб. — Видно, уродился в шутливую породу.

— Чью?

— Мейфилдовскую.

Улыбка Кеннерли еще не успела погаснуть. Сейчас, по ему одному понятной причине, она вдруг разгорелась ярким пламенем. — Мейфилд, которого мне приходилось встречать, — было у меня одно такое знакомство, — остряком отнюдь не был. Скорее, смахивал на высохшего пресвитерианского проповедника, который обчистит тебя, пока ты обедом его угощаешь.

— Неужели? — сказал Роб. — Не буду спорить, ты хотя бы видел его; мне, однако, кажется, что в дураках осталась мама.

Кеннерли опять задумался, затем кивнул. — Так-то оно так. Только не говори ей.

— Да она и сама знает. Без всякого сомнения.

— Она тебе это сказала?

— Ну, не прямо.

— И не скажет. Пари держу. Ева твердо знает одно…

— Что ее папа при смерти… — сказал Роб.

— Именно. И больше ничего.

Роб сказал: — Нет, она знает и то, что ей придется долго жить после него. Знает, что она еще молода. И хочет, чтобы я помог ей.

Кеннерли улыбнулся, закинув назад голову и беззвучно приоткрыв рот — так он обычно выражал удовольствие. — А что ты собираешься делать? Уволить Сильви и взять на себя ее обязанности? Или, может, рассчитываешь, что Еву хватит удар? Или что ей ногу, а то и две оторвет — знаешь, если динамитика подложить.

Роб ответил не сразу: — Это что, совет?

— Ты же сказал, что хочешь помогать моей сестре. Вот я и думаю — как?

Роб кивнул: — Скажи, ты ведь рассчитываешь еще пожить?

— Если будет на то воля божья.

— А кто тебе поможет?

Кеннерли снова улыбнулся. — Никто — я сам, сам, сам!

— Ткну здесь, ткну там — все сам, сам, сам, — сказал Роб.

Кеннерли дал ему пощечину, слева, не за тем, чтобы причинить боль, а для острастки.

Роб отступил назад. — Ты сегодня, кажется, настроен бить все, что под руку попадется? — Он заставил себя улыбнуться, с трудом, но заставил.

— Выхода нет, — ответил Кеннерли, — в каждой семье есть такая должность — чтобы молодая поросль не слишком пышно разрасталась. — Он пошел дальше, сделал четыре-пять шагов, затем обернулся. — Вот что, племянничек, — сказал он, — возьми-ка ведро и собери осколки. А то кто-нибудь ногу напорет.

— Слушаюсь! — сказал Роб. — Ты к Папа идешь?