Андрей Курков - Форель a la нежность (сборник)

Она скрылась за дверью в коротком коридоре. Здесь назойливо пахло вареными креветками. Я попытался припомнить, стоял ли перед кем-нибудь на столе бокал пива. Нет, пива точно не было.

В барном зале вновь зазвучала музыка. Я напрягся, прислонился к стене. Уловил за дверью два женских голоса. И тут дверь открылась, и девушка в костюме чувственной Красной Шапочки вышла в коридор. Ее лицо сосредоточенно слушало музыку. Она подстраивала свое тело под ритм этой музыки, но неожиданно для нее я сделал шаг вперед и перегородил ей дорогу. Чтобы избежать громкой реакции, поднес указательный палец правой руки к ее рту, приказывая молчать.

– Тебя заказали, – прошептал я ей, удерживая на лице почти трагическое выражение.

– Кто? – выдохнула она в ужасе.

– Любовница твоего поклонника. Он там, в зале, седоватый.

– Что же делать? Что делать? – зашептала она панически, осматривая свою одежду, бегая зелененькими подкрашенными глазками по сторонам.

– Бежать! – прошептал я ей. – Срочно бежать и в ближайшие пять дней никуда не выходить из дому!

Она кивнула и бросилась обратно в комнатку, из которой только что вышла. Я не спеша отправился в сторону барного зала. И тут меня остановил прозвучавший за спиной цокот каблучков.

Обернулся.

И снова увидел Красную Шапочку, только теперь в левой руке она сжимала песцовый полушубок, а в правой – сто долларов одной бумажкой.

Она стеснительно протянула мне зеленую купюру.

– Возьмите, – прошептала. – Вы же заработок из-за меня потеряли!

Я взял. А она тут же побежала в конец коридора.

Проводив ее взглядом и понюхав сто баксов – интересно, кто и куда ей их засовывал? – я все-таки решил вернуться в зал. Но, подойдя к дверному проему, за которым в сигаретном дыму зажигательно звучала музыка, остановился, ошарашенный.

Возле шеста танцевала Ия. Ее свитер уже лежал на полу, а в этот момент, грациозно под музыку катаясь по полу, она стягивала с себя джинсы. Одинокие мужчины, как спокойные удавы, смотрели на нее. И так же некоторые из них синхронно подносили ко ртам свои сигареты в то время, как другие поднимали со стола рюмки и бокалы.

Ия осталась в синих трусиках и «бюстике» такого же цвета. Танцевала она похуже Снегурочки, но сама выглядела куда свежее и привлекательнее первой стриптизерши.

Она в танце приблизилась к седоватому. Сняла «бюстик» и, покрутив им над головой, завязала его «шарфиком» на шее седоватого. Потом уселась ему на колени, взяла его лицо в ладони и заставила посмотреть на себя внимательно. И тут произошло что-то странное. Седоватый заорал, вскочил. Ия грохнулась на столик, столкнув пепельницу и рюмку на пол.

– Это ты! Это ты! – кричал седоватый и оглядывался по сторонам, словно искал путь для побега.

А Ия поднялась над столом и, упершись в грудь седоватого ножкой, толкнула его.

В это время другой мужичок, изловчившись, просунул ей под трусики зеленую банкноту. Надо было как-то «рассасывать» эту ситуацию, и я, подбежав, поднял с пола ее свитер и джинсы, потом подхватил и Ию. Одевалась она уже на улице. Хорошо, что вокруг никого не было. Мне еще пришлось вернуться в бар за ее дубленкой и сапожками. На выходе меня остановили два охранника. Я протянул им зеленую сотку, полученную от Красной Шапочки. Ребята расступились, и я выскочил на холодную, зимнюю свободу.

В машине Ия дрожала. То ли от холода, то ли от нервного перевозбуждения.

Мы приехали к ней, выпили чая и заснули в обнимку.

– Слушай, а зачем тебе был нужен этот седой старик? – спросил я ее поздним утром, когда мы поднялись с кровати.

– Чтобы вернуться к норме, надо пройти через экстрим, – спокойно ответила она.

– Если он – это экстрим, то что такое норма?

– Норма – это ты, – усмехнулась она. – Кстати, раньше я думала, что ты экстрим.

Сказала и поцеловала меня в щеку.

– Но без белоснежного танка у нас с тобой ничего не получится.

– У тебя есть телефон той воинской части, где твой папа был командиром?

Она кивнула.

Дежурный по части, какой-то капитан с невыразительной и незапоминающейся фамилией, был очень любезен.

– Нет, вы меня ничем не удивили! – сказал он в ответ на мой вопрос. – Только зачем вам красить танк в белый цвет? У нас есть два белых танка для зимнего боя.

– Мне только один нужен.

– С танкистом, или сами поведете?

– Нет, с танкистом и с тем, который стреляет…

– Один выстрел – пятьдесят баксов, – предупредил капитан. – Снаряды только холостые! Боевыми можно стрелять лишь на полигоне.

– Пускай холостые! – бросил я. – Сегодня вечерком подъеду, часам к девяти!

Ия добилась своего. В рождественскую ночь мы с ней и двумя солдатами на белоснежном танке выехали на Вышгородскую трассу. Остановились перед каким-то селом. Выпили с танкистами шампанского. А потом выбрались из белоснежной боевой машины и снова пили шампанское. Только уже вдвоем.

– Когда стрелять? – спросил выглянувший из люка танка солдат.

Мы с Ией переглянулись.

– Сейчас! – крикнул я танкисту.

– Направление? – спросил он.

– Пять выстрелов на восток и пять на запад!

– Слушаюсь!

В моем возрасте уже скучно пускать ракеты или устраивать приватные фейерверки. Танк действительно энергетичнее любой ракетницы. После грохота выстрелов я, казалось, потерял на время слух. Но это не мешало нам с Ией целоваться.

– Эй, – донесся снова со стороны боевой машины голос танкиста, – у нас еще несколько снарядов есть… Хотите, еще постреляем? Совершенно даром! В честь Рождества!

– Давай! – крикнул я. – Огонь!

После всякой войны на руинах расцветает любовь.

Так они и сменяют друг друга постоянно: любовь, война, любовь, война, любовь…

– Слушай, давай я к тебе перееду! Или ты ко мне! – предложил я Ие.

Она звонко засмеялась.

– Хорошо! – ответила, насмеявшись. – Только с завтрашнего дня никаких танков! Даже белоснежных!

– О’кей! – согласился я. – И никаких стрип-баров!

Она кивнула.

И тут нас, счастливых, оглушил новый танковый выстрел.

Заканчивался октябрь. Шли дожди. На центральной площади под дождем работал многофигурный фонтан. Изо рта бронзового художника, державшего в руке бронзовую палитру, лилась струйка воды и разбивалась об уже и так мокрый булыжник площади. В окнах гостиницы «Камен» еще с середины месяца горели рождественские гирлянды. С соседней с площадью улицы доносилась то ли румынская, то ли цыганская мелодия. Кто-то играл на скрипке. Херман Хартманн, полицейский, поселившийся в Камене только три месяца назад, шел знакомиться с булочником. Прошлый участковый совсем недавно ушел на пенсию после двадцати лет жизни и работы в городке. Он знал всех поименно, мог бы, наверное, и приехавшему ему на смену Херману Хартманну рассказать все о всех и со всеми познакомить. Мог бы, да не сделал. Вышел на пенсию и уехал куда-то в длительный отпуск. Так в управлении полиции Херману и сказали: твой предшественник ушел на пенсию и в отпуск, будто это не одно и то же! И вот Херман потихоньку сам знакомился с городом и его обитателями. Знакомился осторожно, вежливо, зная, что от того, насколько хорошо и быстро он вживется в этот город, зависит и его дальнейшая жизнь. Ведь участковый остается полицейским и ночью, когда спит в своей спальне, пригревшись под электрическим одеялом.