Михаил Найман - Плохо быть мной

— Все-таки Нью-Йорк может быть классным городом, — поделился я соображением. — Когда он тебя принимает, а жизнь на тебя не давит.

Она слушала, стоя ко мне спиной, потом медленно повернулась и спросила, не женат ли я.

Я чуть ли не подпрыгнул от неожиданности.

— Мне, например, тридцать шесть лет, а я не замужем, — тихо сказала женщина.

— Ну и что? — опешил я.

Я правда не мог понять, что именно она имеет в виду.

Она пожала плечами и вернулась к кофеварке.

— Какая разница, замужем вы или нет? — пылко обратился я к ее точеному затылку. — И вообще не важно, а вашем случае ничего не важно. Вам достаточно быть такой, какая вы сейчас. У вас даже не красота, а что-то гораздо более значительное. При взгляде на вас так и подмывает махнуть на все рукой и послать к черту.

— Спасибо, — глухо произнесла она, не отрываясь от кофеварки. Ей точно было все равно. По-прежнему спиной ко мне она спросила, есть ли у меня образование.

Я не знал, что ответить. Что будет лучше — сказать, что меня выгнали из колледжа, или наоборот, что я получил диплом с отличием. Я сказал, что у меня сейчас академический отпуск.

— Кому захочется жениться на женщине, которая еле закончила среднюю школу? — спросила она.

— К примеру, мне, — выпалил я, сам не ожидая.

— Кому захочется иметь дело с тридцатишестилетней женщиной, которая в этой жизни не знала ничего, кроме как разливать напитки в темных барах со спертым воздухом и глядеть на расплывчатые силуэты грубых женатых мужиков, которые флиртуют с тобой и делают непристойные предложения? — грустно повторила она тем же бесстрастным тоном. — И знаешь, какой вывод я сделала? — вдруг перегнулась она ко мне через бар. — Нечего было с ними спать.

В этот момент из туалета вышел тучный испанец, устроился у бара и спросил, что это она так долго возится с кофеварочной машиной, ведь начала еще до того, как он ушел в туалет.

— Не включается, Джо, — устало и безразлично ответила она.

Джо сказал, что, так и быть, он ей сейчас поможет. Обошел стойку, пристроился за женщиной так, что его руки оказались у нее на заду, и начал давать указания. Она подчинялась его приказам с таким сосредоточенным видом, будто ее интересовала одна только эта машина, и нисколько не волновало, где лежат его руки. Вдруг он с силой сжал ее зад и азартно крикнул: «А теперь включай!». Женщина ткнула кнопку, машина затряслась и затарахтела, и из нее полилась в чашку тонкая струйка горячей воды.

— Вот видишь! — сказал мужчина удовлетворенно. — Молодец! — Крепко шлепнул; она пошатнулась и чуть не потеряла равновесие.

Испанец сказал, что пойдет поговорит с Клайвом, и вышел, присвистывая.

Я спросил, кто это был, она сказала: Джо, владелец бара. Я предположил, что Джо самый что ни на есть настоящий козел.

— Он хороший парень, — сказала женщина. — К нам он практически не пристает. Хочешь, я сделаю тебе коктейль?

Я ответил, что у меня нет денег.

— Да нет! Бесплатный коктейль. Только он должен быть безалкогольный. Весь алкоголь у нас на учете. Сделаю тебе безалкогольный, пока в баре нет Джо.

Она сделала безалкогольную «Пина Коладу», положила в стакан соломинку и даже накрыла сверху зонтиком. Напиток был очень вкусный и прохладный, я не отрывался от соломинки.

— Годится? — спросила она.

Я промычал «угу».

— Приходи в четверг, я работаю одна в дневную смену. Я тебе снова сделаю шейк.

— Обязательно, — сказал я, хоть точно знал, что никогда сюда больше не приду.

Солнце на улице было везде, я чуть не ослеп. Не сразу узнал авеню, на которую вышел. Проезжая часть, по которой до этого сновали машины, была от них освобождена, прямо посередине двигалась процессия. Парад. Жалкое подобие бразильского карнавала. Ехал один грузовик, толпы от силы человек тридцать. Грузовик еле полз, над кузовом возвышалась женщина, очень накаченная, крупных форм. Она вяло пританцовывала в такт латиноамериканской музыке, льющейся из колонок, и говорила на незнакомом мне языке. То и дело она театрально протягивала руки к людям на улице, как артисты советской эстрады пятидесятых годов.

Музыка заиграла громче, женщина затанцевала энергичней, но поскользнулась и упала. Это смутило ди-джея, и звук на время заглох, но не произвело никакого впечатления на публику. Люди продолжали лениво тянуться за грузовиком, не очень понимая зачем. Карикатура на карнавал.

Женщина ждала, когда опять включат музыку. Толпа тоже. Тогда женщина подошла к краю грузовика и задрала юбку. Просить прощения за это ей не требовалось — всем всё было по фигу. Может, в Бразилии это и нашло бы отклик, но здесь такое веселье не вязалось с угрюмыми домами Первой авеню. Дома напоминали, что надо горбатиться, чтобы платить за квартиры в них, и сама женщина в своем почти несуществующем платье выглядела, будто у нее нет денег, чтобы надеть на себя чуть больше. И даже ее бронзовый загар не шел ей, а, наоборот, выглядел каким-то ущербным.

Два красивых негра-барабанщика отделились от толпы и начали на краю улицы остервенело отбивать свои ритмы. Две хорошенькие девушки остановились и стали слушать барабаны, но на самом деле рассматривали этих двух красавцев. Я пристроился рядом и начал понемногу пританцовывать, сексуально, по-негритянски, так, как делал это в Англии, зная, что девушки меня видят. Девушки повернулись в мою сторону — я, забыв себя, танцевал для них. И вдруг поймал себя на том, что практически не сдвинулся с места, и испугался, что старая жизнь вновь меня настигнет. Я занервничал и решил поехать к Гарлему на автобусе. Не знал, куда именно, но все равно так будет быстрее. Мне нужно было срочно что-то не пропустить и что-то догнать — что, я не знал, — и для этого даже не жалко было пожертвовать доллар на автобус.

Процессия свернула направо, движение возобновилось. Автобус полз по Первой. Теперь левая ее часть была в тени, а правая залита солнцем. И я — еду — в автобусе — в первый раз в жизни: таким был этот день.

Смотреть на Первую авеню из окна автобуса или идти по ней — разница была грандиозная. Все равно что работать уборщиком в какой-нибудь фирме и по мановению руки сделаться ее боссом. Я специально не спрашивал водителя, где конечная, чтобы вылезти, где высадят. То есть я ехал не по намеченному маршруту, меня везли в неопределенном направлении.

Я ощущал приятную расслабленность. Не было колледжа, из которого меня выгнали, не было Малика, который был мной недоволен, не было утра у Полины, которое напомнило мне о чем-то, чего я не знал, но катастрофически боялся всю жизнь, не было неизвестного будущего, не было Нью-Йорка — были лишь мягкие сиденья автобуса, я утопал в них и не думал ни о чем, кроме того, как мне сейчас невероятно удобно. Я вдруг вспомнил Розу Паркс, которая не встала, когда ей велели убираться, потому что она сидела в зоне для белых, и подумал, что она, наверное, сидела в похожем автобусе. Не боролась ли мисс Паркс также за мое право развалиться скованным блаженной ленью в нью-йоркском автобусе и ничего не делать до конца дней?