Михаил Найман - Плохо быть мной

— Привет. Как тебя зовут? Меня зовут Даниэлла, — услышал я за собой привычное сопение и низкий голос.

— Не стоит, Даниэлла, — повернулся я к ней.

В этот момент раздался душераздирающий вопль и гулкий стук об пол. Джонни бился на полу в эпилептическом припадке. Его лоб был разбит в кровь.

— Нет! — крикнул он истошно, и изо рта пошла пена.

— Дайте сюда карандаш, — выплыл из-за моей спины Джамал и склонился над ним, чтобы засунуть между зубов. Сгрудилась толпа. Я отошел в дальний угол зала. Стоял и ждал, когда кто-то скажет вслух, что я спровоцировал припадок Джонни.

Появилась медсестра Латиша. Она несла себя не торопясь, величаво. К этому времени Джонни успокоился и лежал неподвижно. Латиша нагнулась над ним, неодобрительно сложив губы. Сквозь рубашку просвечивал ее необъятный бюст. Она подняла глаза и встретилась с моими.

— Миша, не знаешь, что случилось? — Перехватила мой взгляд, направленный ей на грудь, и неуютно поежилась. — Кто-нибудь может помочь его поднять? — недовольно бросила в пространство.

Вместе с Джамалом и Амаду я помог Джонни усесться на стул. С легким стоном он раскрыл глаза.

— Ты понимаешь, где ты? — спросила Латиша с легким раздражением в голосе. — Узнаёшь меня?

— Да, — Джонни посмотрел на Латишу невидящим взглядом.

— Кто я?

— Ты стукач, — медленно произнес Джонни белыми губами.

Когда я заполнял списки отсутствующих, то очень торопился. В коридоре столкнулся с Латишей.

— До свидания.

— До свидания, Миша, — произнесла она со значением. Это прозвучало, как «я все прекрасно знаю».

Совесть у меня была нечиста.

Болтаюсь в Центральном парке. В голове проносятся обрывки вчерашнего разговора с Натаном.

— Мы все видим, что у тебя очень хорошие отношения с клиентами. — Он как бы ставит это мне в вину. — Даже слишком хорошие.

— Так в чем же дело?

— Ты не стараешься, Михаил. Совсем не стараешься.

Солнце впервые бьет почти уже по-летнему. Откуда-то долетают звуки музыки — не могу понять откуда и не могу расслышать, что конкретно за музыка. То узнаю отрывки Моцарта, то элементы карибских ритмов, то музыку с Балкан, и еще кусочки ямайской рэгги. «Ты не стараешься, Михаил, совсем не стараешься». Солнце светит, как в июле у нас в тверской деревне; слова Натана звучат, как приговор моей жизни.

Вчера мы с Безумным Денни ходили рисовать мелками на стене тюрьмы. У Денни энциклопедические познания в современной музыке. От попсы до джаза и андеграунда. Он помнит не только названия альбомов и год выпуска, но и количество и протяженность песен. В свое время он поступил в колледж и даже перешел на второй курс. Однажды его послали от колледжа участвовать в теледебатах. Гвоздем передачи была кандидатка от либерал-демократов. Женщина заявила, что ее настолько поглотила идея служить своей стране, что в последнее время стала для нее в какой-то мере фетишем. Тут встал Денни и сказал, что всякий человек, у кого есть фетиш, наполняет его душу теплом. Например, его фетиш — это ноги, так что он, можно сказать, уже влюблен в кандидатку. Если она еще скажет, что у нее фетиш вести себя тихо, пока Денни смотрит баскетбол, то он готов жениться на ней. Передача шла в прямом эфире, Денни услышали по крайней мере полмиллиона человек. На него обратила внимание специальная комиссия. Кончилось тем, что он не смог учиться в колледже, а стал посещать центр для людей с ограниченными возможностями, в котором работаю я.

Нам пришлось спускаться к месту с автострады, шагая прямо по проезжей части. Внизу глазам открылся вывернутый наизнанку Нью-Йорк. Мы стояли на пустыре, с правой стороны — суровая тюремная стена, вдоль нее железнодорожные пути, а дальше линия нью-йоркских небоскребов. Пустырь был очень большой, железнодорожные пути уходили в неизвестность, небоскребы были далеко. Из-за того, что я так неожиданно оказался в открытом пространстве, в которое не попадал со времен рейвов, я до того вдохновился, что предложил Денни сыграть в прятки. На что Безумный Денни скорчил серьезную мину и сказал, что это занятие либо для малышей, либо для окончательно свихнувшихся людей, и строго попросил меня не забывать, зачем мы пришли.

Он нарисовал треугольник, в центре его глаз, и сказал, что так рисуют на американском долларе. Я спросил Денни, слышал ли он, что это масонский знак. Безумный Денни удивился и сказал, что был уверен, что глаз на долларе — это Глаз в центре Мордора, который и заправляет миром, как в «Хранителях» Толкиена. Когда Денни говорил «заправляет миром», он кивнул на линию манхэттенских небоскребов. Так выразительно, что я невольно дернулся, потому что в ту секунду на меня оттуда посмотрел Глаз. Я спросил Денни: он что, действительно думает, что заправляет и что всемогущий Глаз. Он ответил, что миром заправляют Ноги и он удивлен, что я об этом не догадался. Я вспомнил совет координаторши Джины с моей работы не торопиться представлять Безумного Денни своей подружке, если у меня таковая имеется, поскольку всем известно, что Безумный Денни страдает фетишизмом ног.

Усмотрев в этом эпизоде что-то детское, я предложил Безумному Денни сделать, как мы делали в детстве в Москве: обломить одну спичку, а другую оставить как есть и посмотреть, какая попадет в водосточный люк первой. Мы с Безумным Денни поочередно меняли размеры спичек, но в каждой игре одерживал верх он. Мы решили встретиться завтра в Центральном парке, чтобы продолжить игру в одном из прудов, как все нормальные люди. «Нормальные люди» было выражение, котором любил пользоваться Безумный Денни.

На площадке перед скамейкой, на которой я сижу, люди катаются на роликах. Передо мной выделывает пилотажные фигуры девица — инструктор аэробики, утреннюю программу которой я видел по кабельному. Нью-Йорк наполовину состоит из людей, играющих самих себя в телевизионной программе или фильме, в которых снимаются. То, что я вижу, — продолжение телепрограммы этой девицы. В ее ушах наушники от плеера, она выписывает вензеля, плавно взмахивая в такт музыке руками, как чайка крыльями.

Шагах в десяти от меня в кустах происходит движение. Приглядываюсь: это Заикающийся Джон, персонаж скабрезной радио-телепередачи Говарда Стерна. Что ни говори, а Нью-Йорк мало отличается от программ, которые про него снимают. Заикающийся Джон что-то деловито объясняет двум блондинкам стриптизерского вида. Рядом околачивается парень с камерой. На девушках майки с координатами радиостанции, на которой работает Говард. Понятно, что эти загорелые изгибы и выпуклости предназначены не для реальной жизни и уж тем более не для плотских утех, а для жизни по ту строну объектива, но что-то все равно заставляет кровь бежать быстрее.