Роберт Шнайдер - Ступающая по воздуху

Мауди мерзла. Она лежала на прогнившем ложе, с головой укрывшись одеялом, и молчала.

В колоннаде Св. Урсулы в третий день от Рождества укрылась фигурка молодой, странно одетой женщины. На ней были старомодная синяя шляпка, нечто вроде дамского котелка, и долгополое, столь же старомодное, манто из каракуля. Она кого-то ждала, мечтательно вглядываясь в утренний снегопад: теплый ветер ночью обессилел, и зима утвердилась окончательно. Взгляд из-под тяжелых век скользил по площади Двух лун, и женщина была, возможно, единственным человеком, который видел, что города больше нет , во всяком случае знакомого ей города.

Там, где некогда было кафе «Грау», взирали на снежное утро узкие окна канцелярского магазина Даута, заасфальтированные улицы распались на гравийные дорожки, и на обычно такой оживленной Маттейштрассе, которая именовалась теперь Кернштосштрассе, расположились кокетливые садики, обнесенные чугунной решеткой. Пошатнувшиеся под напором ветра деревянные столбы стояли вдоль такой шумной когда-то транспортной магистрали, и провода между фарфоровыми изоляторами приплясывали на все лады. Магазины, дворики и колодцы виднелись там, где их никогда не было. Солидное строение с четырехскатной крышей и лоджией в стиле классицизма врезалось в Симонштрассе. Проход стал невозможен. Возле Св. Урсулы, где раньше находилась гладкофасадная коробка с разными офисами, стоял, нависая массивной кровлей над главной площадью, магазин готового платья Штарка, площадь называлась уже Рейхсплатц. Улочки и улицы, по которым прежде можно было ездить или по крайней мере проходить насквозь, больше не существовали или подчинялись какой-то иной градостроительной идее. Городской рождественской иллюминации не было как таковой, вереницы витрин свелись к трем-четырем освещенным окнам. На стене одного из домов красовалась большая эмалированная вывеска, рекламирующая стиральное средство ИМИ, которого уже не было в природе. За тонким стеклом какой-то витрины сиял черным лаком велосипед, он продавался по уморительно дешевой цене — 116 шиллингов.

Но самым необычным в то рождественское утро рождественских праздников была неслыханная в Якобсроте тишина. И дело не в том, что снежинки глушили шум. Его уже просто не было. Не было слышно даже отдаленного треска мотоцикла. И когда вдруг на Рейхсплац послышался звук мотора, то это был белый, как яйцо, «адлер-трумпф-юниор» 1936 года выпуска. Рейнская долина была переименована в Рейнгау, а перед галантерейной лавкой Ауфмелька, где должен был находиться ресторан Гуэрри, стояла серо-черная толпа мужчин и парней — очередь за пайкой трубочного и жевательного табака.

Подул холодный ветер, и снежинки полетели в лицо женщине. Эстер Ромбах попыталась укрыться за колонной, она надвинула синюю шляпку на самый лоб и предпочла грезить тем самым Якобсротом, каким его в конце тридцатых годов видел мальчик, на поиски которого она отправилась; мальчика звали Энгельберт Квайдт. Эстер стала поразительно красивой женщиной, ее глаза выражали прекрасную зрелость и томление. В них уже не было той ослепляющей тоски по душе-близнецу, которая впервые охватила ее, когда Мауди протянула ей на чердаке Красной виллы чудесную загадочную фотографию.

И Эстер жила этой тоской, как ни одна женщина ее возраста или из ее окружения. Это должен был понять Франк, молодой доцент, знаток вавилонских и арамейских древностей, которого она ждала сейчас. Во время лекций он безумно влюбился в свою студентку, носившую всегда темное и старомодное платье и употреблявшую кошерную пищу. На вечеринке в венской квартире Эстер по случаю праздника, именуемого Ханука, когда зажгли семисвечник, танцевали и пели, они стали как бы четой влюбленных. А теперь он первый раз приехал сюда, горя желанием увидеть, так сказать, ее корни, места ее детства и то, что сделало ее такой, какая она есть.

Наконец он появился. Из-за пурги ему пришлось полчаса поплутать, чтобы найти площадь Двух лун. Они поздоровались, обняли друг друга и долго целовались. Когда Франк касался губами ее век, ее мысли вдруг занял другой юноша. Рюди, с которым она всегда встречалась именно здесь, в колоннаде. Эти мысли были ей неприятны. Она хотела забыть все, что связано с прошлым. Ей казалось просто невероятным, что когда-то она могла быть панкухой. Она поспешно предложила хрупкому сероглазому Франку позавтракать в кафе напротив. Он был голоден и утомлен бессонной ночью, проведенной за рулем, а она насквозь промерзла в ожидании. Когда переходили площадь, она вдруг схватила его за руку и потянула в сторону.

— Осторожно! Так и голову недолго расшибить. Ты же не можешь пройти сквозь стену!

— Что-что? — озадаченно спросил Франк.

Эстер не удержалась от смеха.

Когда вошли в кафе «Грау», она опять удивила странным вопросом.

— Милый, как тебе это нравится: двое заходят в галантерейную лавку и требуют себе завтрак?

Ее красный, ярко очерченный рот просто страдал от веселого смеха. И хотя Франк привык к своеобразию ее речи (Эстер выражалась довольно архаично, выискивая какие-то давно устаревшие формы сослагательного наклонения), теперь ему показалось, что она заговорила совсем уж странно. Наверное потому, что он видел свою любимую в иной обстановке. Но он уже вообще ничего не мог понять, когда эта молодая рыжеволосая женщина вынула из кармана пальто связку копий газетных сообщений от 27 декабря 1937 года и принялась ее читать так, как будто это была информация из сегодняшней прессы.

— Так, посмотрим, какую обещают погоду… Ничего себе… Дождь… У нас! Франк, мы могли бы отправиться вечером в Брегенц, в театр звукового фильма. «Нищий студент» по одноименной оперетте Милеккера с Марикой Рекк, Идой Вюст, Каролой Хен, Йоханнесом Хеестерсом и др. Начало в восемь часов… А жива ли еще Марика Рекк?

Франк пожал плечами. Иво, длинноногий сербохорват, ставил на стол бокал вина, чашку капуччино и тарелку с рогаликами.

— А это каково?.. Конгрегация девственниц Рейнгау предлагает рождественское действо « Младенец-Иисус, куда мне нести ясли?» Мистерия в трех действиях Ойгена Урдля. Постановка Урсулы Урдль. Входной билет с включением налога на зрелищные мероприятия.

— Младенец-Иисус-куда-мне-нести-ясли? — растерянно повторил доцент-востоковед, словно пережевывая эту фразу.

Оба взглянули друг на друга и вдруг так громко и неудержимо расхохотались, что все, как по команде, повернули головы в их сторону. А они все не могли остановиться, особенно когда вспоминали фамилию Урдль.

(Девяностые) В Богоявление у Эстер была назначена встреча. Ничего важного, чисто приватное дело. Франку очень хотелось бы проводить ее, он не мыслил уже расстаться с ней хоть на минуту. Она становилась для него все загадочнее. А чем непонятнее и, следовательно, недоступнее женщина для мужчины — таков уж закон — тем сильнее он ее добивается. Эстер решительно отвергала его настойчивые просьбы и даже не на шутку рассердилась, когда он еще раз вызвался проводить ее до Цюриха. Он и города-то не знает. Он может наглядеться на нее во время прогулок по зимним улицам, может ждать ее в кафе… Она уехала одна.