Вадим Живов - Двойник

— Оставим. Вам сейчас не до этого.

— До этого, — возразил Герман. — Нужно переключиться. Иначе есть опасность зациклиться на проблеме. И я, похоже, к этому близок.

— Ну, если так… Я получил деловое предложение. Очень выгодное. Если я его приму, это даст мне возможность уйти на покой и не думать о деньгах. Решение нужно принять быстро…

— Вы хотите уйти из фирмы? — перебил Герман. — Вас не устраивает зарплата?

— Мне шестьдесят семь лет, Герман. Кто знает, сколько мне еще жить? Бизнес давно уже стал для меня рутиной. А между тем сколько музыки, которую я не слышал, сколько непрочитанных книг! А вот вы знаете, что граф Вронский стрелялся?

— Граф? Какой граф?

— Граф Алексей Вронский, из «Анны Карениной».

— С кем? — спросил Герман, со школы имевший о романе очень смутное представление.

— Ни с кем. Пытался застрелиться. А сама Анна, оказывается, родила дочь. Не знаете. Я тоже не знал. Мы неправильно живем, Герман. Бизнес не может быть содержанием жизни. Это только маленькая ее часть. Слишком поздно это понимаешь. К сожалению, слишком поздно. Вот я и решил все исправить. Да, Герман, я больше не хочу тратить в офисе оставшееся время жизни. Не хочу. Надеюсь, вы меня понимаете.

— Чего же тут непонятного? — пробормотал Герман, невольно примеряя все сказанное к себе.

А мог бы сам он взять и все бросить? И что бы от него осталось? Скорлупа, как от ореха, из которого извлекли ядро. Что у него есть, кроме его дела? Ничего. Ничего!

Как же ты жила со мной все эти годы, Катя?

— Давайте все-таки отложим этот разговор, — сочувственно предложил Тольц.

— Извините, Ян. Задумался. Продолжайте. Вам сделали предложение. Какое?

— У меня, как вы знаете, восемь процентов акций нашей компании. Мне предложили их продать. «Терра» — общество закрытого типа. По уставу у акционеров право первоочередной покупки акций…

— Вы хотите, чтобы я купил ваш пакет? — поторопил Герман.

— Вы не купите.

— Почему вы так в этом уверены?

— При нынешней конъюнктуре цена моего пакета порядка трех миллионов долларов. Мне предложили три миллиона четыреста тысяч.

— Кто?

— Не могу сказать. Извините. Условие — конфиденциальность сделки. Этот человек, как я понимаю, — посредник. У него нет таких денег. Акции он хочет купить для кого-то другого. Для кого — не знаю.

— Три миллиона четыреста тысяч?

— Да, — настороженно подтвердил Тольц.

Герман понимал причины его беспокойства. Выгодная для него сделка зависела от того, как Герман к ней отнесется. Он мог назначить свою цену, даже минимальную, и Тольц был не вправе от нее отказаться. Но закон давал Тольцу возможность сразу же после этого выкупить у Германа все его акции по той же минимальной цене, и на этот раз не смог бы отказаться Герман. Эта сложная система оценки стоимости акций была призвана защитить интересы акционеров с миноритарными пакетами. Но у Германа и мысли не было воспользоваться своим положением.

— Откуда такая цифра? — спросил он. — Почему не три с половиной?

— Сначала он предложил три двести. Потом поднялся до трех четыреста. Больше, как я понял, не уполномочен.

— За столько не куплю, — согласился Герман. — Так что руки у вас развязаны. Продавайте. Это очень хорошие деньги.

— У кого, кроме вас и меня, есть акции «Терры»?

— Ни у кого. Восемь процентов у вас, девяносто два у меня.

— Вы никому не продали часть своего пакета? — повторил Тольц.

— Никому. Что вас смущает?

— Цена, Герман. И вас она тоже озадачила. Чтобы предложить мне такие деньги, нужны очень серьезные причины. За миноритарный пакет переплачивают, когда этих акций не хватает для контрольного пакета. Или для блокирующего. Переплачивать за восемь процентов — смысл? Не понимаю. Это мне и не нравится.

— Мне тоже, — кивнул Герман. — Когда вы должны дать ответ?

— Вчера.

— Можете потянуть, чтобы я успел разобраться?

— Мне не хотелось бы упустить сделку. Она даст мне возможность уйти от дел. Но если вы настаиваете… Вы меня выручили в очень трудную пору, я не могу вам отказать. Только и вы постарайтесь не затягивать.

— Постараюсь, — пообещал Герман.

— Все-таки я недаром сегодня приехал. Хоть и выбрал для разговора не самый удачный момент. Семейные драмы — как смерть. Для того, кто рядом, — ад. Для посторонних — ну что, дело житейское…

Тольц тяжело поднялся из-за стола, прошел по гостиной, остановился у окна. Долго смотрел, как ветер сдувает с воды туман, как, словно в дыму, плывет в тумане маяк. Обернувшись, спросил:

— И все-таки что же все это значит?

Герман молча пожал плечами.

— Глубоко вам сочувствую. И только одно скажу: не порите горячку. Отнеситесь ко всему, как к чисто деловой проблеме. Вы знаете основное правило бизнеса: никаких действий, пока не владеете всей информацией. Потому что любое действие может оказаться ошибкой. Часто — непоправимой… Сколько ей лет?

— Кому? — не понял Герман.

— Кате.

— Мы ровесники. Сорок.

— Серьезный возраст. Очень серьезный. Не для вас — для нее. Вам сорок — еще. Ей сорок — уже.

— Что вы этим хотите сказать?

Тольц вернулся к столу, переложил с края на середину листки заявления о разводе, зачем-то аккуратно их подравнял и только после этого ответил:

— Вы сказали, что это заявление о разводе. Нет, Герман. Это заявление о разводе и о разделе имущества.

Всю дорогу до города Герман пытался настроить себя на предстоящий разговор с Катей. Он знал, что и она готовится к этому разговору, суммирует обиды, накачивает себя ненавистью к нему, в струнку поджимает губы, становясь похожей на свою мать. И больше всего боится сорваться на крик, на слезы, на нередкую в их семейной жизни горячую ругань, после которой, как после летней грозы, наступал мир.

Опыт подсказывал Герману, что в критических ситуациях нет ничего пагубнее, чем всеми силами цепляться за прошлое, стремиться сохранить статус-кво, принимая возможное за невероятное, тешить себя надеждами, что все обойдется, как-нибудь пронесет. Даже маловероятную угрозу нужно воспринимать как реальную, чтобы не быть застигнутым врасплох. И в положении, в каком он оказался, лучше исходить из того, что все самое плохое, что могло произойти, уже произошло. Сгорел его дом. Его дом сгорел. Нет его. И нечего сокрушаться о том, что потеряно. Что потеряно, то потеряно. Нужно трезво посмотреть на то, что осталось.

Если что-то осталось.

Неужели ничего не осталось? Нет, этого не может быть. Этого не может быть! Не может этого быть!

И вновь накатывало, захлестывало душу отчаяние.

Сворачивая с хайвэя в Норд Йорк, Герман поймал себя на том, что смотрит на особняки как бы отстраненно и думает о себе в третьем лице. В хорошем районе построил свой дом ответчик Ермаков. И дом хороший, не хуже других. Лучше других. Со стильным, под старину, фасадом, с анфиладой холлов, больших и малых гостиных с мраморными каминами, с высокими белыми колоннами и арками, с лестницами в коврах. Очень хороший дом. Такой, о каком он всегда мечтал .