Николай Мохов - Тёмная сторона бизнеса

Я выбрался на плато, как на крышу сарая, устав честно и в меру. Кажется, я втянулся. Негры уже расчистили полянки между каменюк и колючек (африканская горная колючка — среднее между можжевельником и кактусом). Но неугомонный Чугунков лелеял коварные планы. Пока я корячился на подъёме, он произвёл дознание и выяснил, что до следующего лагеря всего четыре-пять часов ходьбы и до темноты мы вполне успеем. Он как раз уже отдохнул. Инструктора пытались что-то объяснять про перепад высот и давление, а я даже рюкзак снимать не стал — что, блядь, не ясно-то?

Я шёл по яйца в тумане и искренне от всей души желал Чугункову медленной мучительной и позорной смерти. Самым мягким эпитетом было слово «пидор», самой гуманной казнью — посажение на кол со специальным ограничителем типа перекладинки-насеста. Кто не знает, что ещё можно изделать над проклятым обидчиком, — просто читайте Гоголя.

Рядом со мной ковылял отставший от стаи охранник Стёпа-Бегемот. Бегемот, понятно, было погонялом (действительно очень похожий бегемот с ружьём охранял в мультике Бармалея), а Стёпой его звали на самом деле. Чугунков Стёпу гнобил как непутёвого дитятю, хотя они были ровесники и чуть ли не однокашники по какой-то конно-мореходной шараге. Иногда во время их непродолжительных бесед мне казалось, что я физически слышу шлепки по жопе. Стёпа Чугункова боготворил. Однажды какой-то фраер на мерседесе чудом выскочил из-под чугунковского бампера (к общему ужасу, Чугунков любил водить сам) и что-то такое сказал. Степа выволок терпилу из машины, прямым ударом в нос усадил на задницу, достал из-под сиденья автомат, сунул ему ствол между ног и дал очередь в землю. «Зато не заявит», — бубнил он, безнадёжно пытаясь оправдаться перед брызгающим и машущим Чугунковым.

Двойной переход был Стёпе не по силам. В Чечне, понятно, бывало и хуже, но это было давно. Он бодрился, как дедушка, которому доверили не в меру ретивого внука. Я же откровенно забил на все нормативы. Иду как иду, тропа одна. Жрать всё равно не могу, так хер ли к ужину торопиться. Растительность вокруг пошла какая-то совсем инопланетная. Чёрт его знает, как выглядит хвощ, наверно, это хвощ. Пусть будет хвощ. Не красиво ни фига. Лучше гор может быть что угодно. В спокойном режиме дошли часов за шесть.

В лагере нас ждал скандал. Оказалось, продуктами закупался как раз Стёпа, и без него пацаны не могли найти взыскательному Чугункову другой чай, кроме «Липтона». Стёпа, весь в пиздюлях, полез в баулы, и тут выяснилось, что другого и нет — в отличие от Чугункова, Стёпа-то гурманом не был: ну чай и чай. Впрочем, он привык, что гнев Чугунковский необъясним и непредсказуем, по этому поступал как мудрая, но фригидная женщина, — терпеливо ждал, пока тот кончит. Откуда-то Чугункову притащили «Майский». Сильно лучше не стало. Капризный Чугунков вопил. «Чтоб тебе так своих детей спать укладывать», — думал я, обжигаясь «Липтоном», и вправду отдававшим сушёной рыбой.

На следующий день неутомимый Чугунков решил повторить двойной марш-бросок, чем обосрал торжественный момент подъёма выше облаков. Все уже сидели на таблетках. Двое суток я держался, потом плюнул и попросил у Санджита колёс за завтраком — череп распирало изнутри. Чуткий Чугунков навострил уши. «Хочешь сказать, у тебя начался отёк мозга?» — спросил он, будто только этого и ждал. Очень медленно и обстоятельно, как иностранцу, я ответил, что нет, никакого отёка у меня, конечно, нет, а просто немного болит голова, причём у всех болит уже давно, а у меня — вот только что началось, так что ничего страшного. Чугунков отстал.

Штурм вершины предстоял через сутки. Мы шли уже совсем по какому-то Марсу — холодная вулканическая пустыня без признаков водяного льда, и ветер со всех четырех сторон. Инструктор-англичанин вел светскую беседу с Санджитом: «Usually dicks fuck pussies, but sometimes dicks fuck assholes», — говорил Джонни. Санджит отвечал в том же духе. Беседа велась в ритме дыхания, а дыхание — в замедленном ритме шагов, и через час-другой я осознал, что оба они просто-напросто читают мантры. Ещё мучила какая-то неуловимая стыдная догадка, что идиот — я, а не Чугунков. И я уже практически знал, почему, но стоило попытаться сконцентрироваться на этом знании, как оно исчезало, словно призрак, на которого взглянули в упор.

На штурм выходили ночью, отдохнув часа три. Предполагалось встретить рассвет на вершине. Огоньки налобных фонариков змеились по чёрному склону горы, словно души, которые уводили в преисподнюю. Несмотря на пронизывающий холод, постоянно хотелось пить. Пластиковые бутылочки с водой не отогревались в карманах — я хлебал ледяную. Было уже всё равно. Никакой цели, никакой воли, ни сил, ни воздуха — ничего: вечная мука в холодной тьме, а смертный грех всегда найдётся. Вокруг брели такие же тени. Некоторые останавливались и обтекали валуны, пытаясь дышать, некоторые ползли вверх по склону. Они не просто не отличались, а повторяли друг друга, были идентичны. Там каждый был один. С неохотой напрягшись, я всё-таки различил в одном из призраков то, что раньше было Иваном Шалвовичем. Иван Шалвович блевал желчью, как смертельно раненый Багратион, — мужественно и обречённо. В горах в первую очередь отказывает то, что слабо, а уж потом всё остальное. Иван Шалвович был жизнелюбив и печень поизносил. Я равнодушно прошёл мимо. К счастью, вскоре мне попался Санджит. Несмотря на смуглое лицо, чёрную бороду и вполне обычную снарягу, он почему-то выглядел светлее остальных. «Айвэн фил бэд — сказал я. — Ливер». Санджит кивнул и улетел. Понемногу начинало светать, и я понял, что на романтическую часть не успеваю. Да и хрен с ней. Вообще всё неважно. Столбу с табличкой «Congratulations! You did it» я не обрадовался. И даже не удивился, что ещё не всё. За столбом лежал ледник, почти пологий, а по леднику мне навстречу топал Бегемот.

— Часа полтора ещё до точки, — Стёпа махнул рукой, указывая направление. — Давай быстро и назад. Он сказал, как спустимся, сразу уходим — можем сегодня на самолет успеть. А-а, с тобой схожу...

С Бегемотом мы и дошли до вершины. Хозяйственный Стёпа полез за аппаратом — фоткаться. Айпедики здесь замерзали. Фото со Стёпой, фото с обезьянкой... Я не люблю их смотреть — стыдно. У меня там не лицо победителя. В порядке моральной компенсации вершину Килиманджаро я обоссал.

Из-под облаков спускались вприпрыжку — опоздать означало выбираться из Африки самостоятельно. Чугункова всегда ждали все, а он никого не ждал.

Спуск — это одиннадцать часов пытки типа испанского сапога. Постоянно понижающийся уровень опоры увеличивает динамический удар по суставам при ходьбе. Пальцы ног, колени, тазобедренные, позвоночник... боль адская, и никуда её не денешь. Сил нет уже вообще никаких, зато по мере спуска появляется воздух — это спасает. Я не лёг и не умер, поэтому камни постепенно сменились кустами, кусты разрослись в джунгли, а за джунглями, я точно знал, были негры, джипы и жизнь. Ещё часов через шесть, но это если идти — отдых не засчитывается. Честно говоря, успеть было нереально. Но боги Килиманджаро услышали наши маты — у Чугункова сломался самолет, о чём мне и сообщили смской. Теперь по-любому только завтра.