Роальд Даль - Моя любимая, голубка моя

Есть у меня давняя привычка вздремнуть после ленча. Обычно я устраиваюсь в гостиной в кресле, подкладываю подушку под голову, ноги кладу на небольшую квадратную, обитую кожей скамеечку и читаю что-нибудь, покуда не засыпаю.

В ту пятницу я сидел в кресле, как всегда уютно расположившись, и держал в руках свою любимую книгу «Бабочки-однодневки», изданную в Женеве Даблдеем и Вествудом, когда моя жена, никогда не отличавшаяся молчаливостью, вдруг заговорила со мной, приподнявшись на диване, который стоял напротив моего кресла.

— Эти двое, — спросила она, — в котором часу они должны приехать?

Я не отвечал, поэтому она повторила свой вопрос, на этот раз громче.

Я вежливо ответил ей, что не знаю.

— Они мне не очень-то симпатичны, — продолжала она. — Особенно он.

— Хорошо, дорогая.

— Артур, я сказала, что они мне не очень-то симпатичны.

Я опустил книгу и взглянул на неё. Закинув ноги на спинку дивана, она листала журнал мод.

— Мы ведь только раз и виделись, — сказал я.

— Ужасный тип, в самом деле. Без конца рассказывает анекдоты или какие-то там истории.

— Я уверен, что ты с ними поладишь, дорогая.

— А она тоже хороша. Когда, ты думаешь, она явятся?

Я отвечал, что они должны приехать что-то около шести часов.

— А тебе они разве не кажутся ужасными? — спросила она, ткнув в мою сторону пальцем.

— Видишь ли…

— Они до того ужасны, что хуже некуда.

— Мы ведь уже не можем им отказать, Памела.

— Хуже просто некуда, — повторила она.

— Тогда зачем ты их пригласила? — выпалил я и тотчас же пожалел о содеянном, ибо я взял себе за правило — никогда, если можно, не провоцировать жену.

Наступила пауза, в продолжение которой я наблюдал за выражением её лица, дожидаясь ответа. Это крупное белое лицо казалось мне иногда чем-то настолько необычным и притягательным, что я, бывало, с трудом мог оторваться от него. В иные вечера, когда она сидела за вышивкой или рисовала эти свои затейливые цветочки, лицо её напрягалось и начинало светиться какой-то таинственной внутренней силой, которую невозможно выразить словами, и я сидел и не мог отвести от него взгляд, хотя и делал при этом вид, будто читаю. Даже сейчас, вот в эту самую минуту, я должен признаться, что было нечто величественное в этой женщине, с этой её кислой миной, прищуренными глазами, наморщенным лбом, недовольно вздёрнутым носиком, что-то прекрасное, я бы сказал — величавое, и она была такая высокая, гораздо выше меня, хотя сегодня, когда ей пошёл пятьдесят первый год, думаю, лучше сказать про неё большая, чем высокая.

— Тебе отлично известно, зачем я их пригласила, — резко ответила она. — Чтобы сразиться в бридж, вот и всё Они играют просто первоклассно, к тому же на приличные ставки. — Она подняла глаза и увидела, что я внимательно смотрю па неё. — Ты ведь и сам примерно так же думаешь, не правда ли?

— Ну конечно, я…

— Артур, не будь кретином.

— Я встречался с ними только однажды, и должен признаться, что они довольно милые люди.

— Такое можно про любого идиота сказать.

— Памела, прошу тебя… пожалуйста. Давай не будем вести разговор в таком тоне.

— Послушай, — сказала она, хлопнув журналом о колени, — ты же не хуже меня видел, что это за люди. Два самодовольных дурака, которые полагают, что можно напроситься в любой дом только потому, что они неплохо играют в бридж.

— Уверен, ты права, дорогая, но вот чего я никак не возьму в толк, так это…

— Я тебе ещё раз говорю — я их пригласила, чтобы хоть раз сыграть приличную партию в бридж. Нет у меня больше сил играть со всякими раззявами. И всё равно я не могу примириться с тем, что эти ужасные люда будут в моём доме.

— Я тебя понимаю, дорогая, но не слишком ли теперь поздно…

— Артур!

— Да?

— Почему ты всегда споришь со мной? Ты же испытываешь к ним не меньшую неприязнь, и ты это знаешь.

— Думаю, что тебе не нужно так волноваться, Памела. В конце концов, мне показалось, что это воспитанные молодые люди, с хорошими манерами.

— Артур, к чему этот высокопарный слог? — Она сурово глядела на меня своими широко раскрытыми серыми глазами, и, чтобы укрыться от её взора — иногда мне становилось от него несколько не по себе, — я поднялся и направился к французскому окну, которое выходило в сад.

Трава на большой покатой лужайке перед домом была недавно подстрижена, и газон был испещрён светлыми и тёмно-зелёными полосами. В дальнем конце наконец-то зацвели два ракитника, и длинные золотые цепочки ярко выделялись на фоне растущих позади них деревьев. Распустились и розы, и ярко-красные бегонии, и на цветочном бордюре зацвели все мои любимые гибридные люпины, колокольчики, дельфиниумы, турецкие гвоздики и большие, бледные, источающие аромат ирисы. Кто-то из садовников возвращался по дорожке после обеда. За деревьями была видна крыша его домика, а за ним дорожка вела через железные ворота к Кентерберн-роуд.

Дом моей жены. Её сад. Как здесь замечательно. Как покойно! Если бы только Памела чуть-чуть поменьше тревожилась о моём благополучии, пореже старалась бы сделать мне что-то приятное в ущерб собственным интересам, тогда всё было бы божественно. Поверьте, я не хочу, чтобы у вас создалось впечатление, будто я па люблю её — я обожаю самый воздух, которым она дышит, — или будто не могу совладать с ней или не хозяин самому себе. Я лишь хочу сказать, что то, как она себя ведёт, временами чуточку раздражает. К примеру, все эти её приёмы. Как бы мне хотелось, чтобы она от них всех отказалась, особенно от манеры тыкать в меня пальцем, чтобы подчеркнуть сказанное. Вы должны помнить, что я довольно небольшого роста, и подобный жест, употребляемый не в меру кем-то вроде моей жены, может подействовать устрашающе. Иногда мне трудно убедить себя в том, что она женщина невластная.

— Артур! — крикнула она. — Иди-ка сюда.

— Что такое?

— Мне пришла в голову потрясающая мысль. Иди же сюда.

Я подошёл к дивану, на котором она возлежала.

— Послушай-ка, — сказала она, — хочешь немного посмеяться?

— Как ещё посмеяться?

— Над Снейпами.

— Кто такие Снейпы?

— Очнись, — сказала она. — Генри и Сэлли Снейп. Наши гости.

— Ну?

— Слушай. Я тут лежала и думала, что это за ужасные люди… и как они себя ужасно ведут… он, со своими шутками, и она, точно какая-нибудь помирающая от любви воробьиха… — Она помолчала, лукаво улыбаясь, и я почему-то подумал, что вот сейчас она произнесёт нечто страшное. — Что ж, если они себя так ведут в нашем присутствии, то каковы же они должны быть, когда остаются наедине?

— Погоди-ка, Памела…

— Артур, не будь дураком. Давай сегодня посмеёмся немного, хотя бы раз от души посмеёмся.