Сабина Грубер - Неприкаянные

Словно только сейчас приняв решение, она в лихорадочной спешке бросается в спальню, распахивает шкафы, выдергивает ящики. Свои лучшие платья бросает на кровать, остальные нетерпеливо заталкивает обратно. То и дело подбегает к окну взглянуть на вход в дом. Пока ее глаза отбирают вещи, уши ее — в переулке. Снизу доносятся звуки, и она на миг застывает. Нет, эти голоса и шаги к ней не относятся, она снова берется за дело, достает из ящика паспорт, копается в блузках и бумагах, разворачивает, складывает.

Час спустя Рита сидит в ночном поезде на Вену. Она сдвигает сиденья, ложится так, чтобы видеть дверь. Две женщины, проходя мимо, задевают рюкзаками окно купе, потом наступает тишина. Чтобы лечь поудобней, она открывает один из чемоданов, достает пропахшую нафталином каракулевую шубу и кладет под голову. Все ли чеки и кредитные карточки сунула она в сумочку, думает Рита; она пытается прикинуть, сколько составят сбережения Эннио плюс ее собственные вместе со стоимостью ее украшений.

Что-то я должна была ему сказать, я ведь так и не научилась возражать в должный момент. Слова всегда приходят слишком поздно, плетутся в хвосте у мыслей. Антон собирал вычитанные фразы, в студенческие годы наверстывал упущенное, будто одержимый, исписывая лист за листом. Однажды она слышала, как он сказал: его не удивляет, что эта маленькая страна, эта окраинная страна породила такое множество журналистов; все они, словно кто-то их заставляет, пытаются писать, дабы преодолеть немоту своего детства, с увлечением и усердием овладевают литературным немецким, на котором до сих пор не научились, ни дома, нив школе, говорить как следует. Они возмещали свой языковой комплекс неполноценности, недостаток красноречия тем, что писали бесчисленные посредственные статьи. Или, может, ему назовут хоть одного, одного-единственного человека в этой стране, который способен произнести без ошибок получасовую речь? Он не представляет себе, как мог бы жить среди людей языково-убогих, тратить часы и дни на то, чтобы приводить в божеский вид беспомощные речи косноязычных политиков.

Я же знал: ничего из этого не выйдет. С самого начала такая неуверенность. Стоит ей заметить, что я отвлекся, торопливо листаю на улице свежую газету, как она тут же поворачивается к какой-нибудь машине, достает зеркальце и мельком оглядывает рот. Глаза не забудь, говорю я. Обидевшись, она идет к ближайшей стоянке такси.

Почти целый вечер она посвятила тому, чтобы развеять мои предубеждения против учительниц. Такие женщины, как она, скрывают свою профессию. Если это уже невозможно, упорно ее защищают. Она говорила о вреде для здоровья, об уровне адреналина в крови, который во время уроков становится выше, чем у рабочего-сдельщика, а иногда превышает и уровень пилота «Формулы 1». А я расхохотался: единственная ошибка, какую я сделал во время того разговора. Нет, со мной она не хотела, разве что в ту ночь, когда мы с ней познакомились у Мареша. Мне надо бы сейчас пойти домой и засесть за статью про фотографа, а не болтаться здесь.

У того лысого кровоточит большой палец. Барменша берет через стойку его руку, поливает порез фруктовой водкой, рвет салфетки и промокает кровь на пальце. Детьми мы подливали курам настойку горечавки и смотрели потом, как они спотыкаются, а Иоганна вешала Рексу на шею жестянку, пес так пугался ее бренчанья, что носился по двору, словно убегая от чудовища.

Ну и куда теперь, если охота заняться этим с первой встречной? Позвонить Марии и перед ней извиниться? Вызвать сюда, в бар, Симонич, чтобы потом, в два часа ночи, когда она будет садиться в свою машину, спросить, можно ли мне думать о ней в постели, держа руку ниже пупка?

Я не могу быть один, даже если без конца этим хвастаюсь. И Рита не может. Что она сказала — в котором часу приходит поезд?

Фитиль тлеет и чадит, огонь свечи невыносим, когда у тебя нет компании.

Приезжает она наконец или нет? Сегодня Ритин голос звучал твердо, а не плаксиво, как обычно. Так все превращается в свою противоположность: в первые недели после ее знакомства с Эннио мне приходилось посылать ей книги про рыб. Она была увлечена, рассказывала мне тогда по телефону, что есть рыбы, которым, чтобы плыть, надо извиваться всем телом, а другим достаточно волнообразно шевелить хвостом. Даже прочла мне целую лекцию о палтусе, о скатах, живущих на дне морском. Правда, лишь много позже призналась мне, что к тому времени еще не прикоснулась ни к одной из этих тварей. Она привыкала, в пятницу покупала форель [3] В мифологических представлениях некоторых народов форель считается средством от бесплодия. , брала ее к себе в комнату, считала чешуйки, измеряла линейкой. Горянка сошла в море, там вышла замуж и теперь не сводит глаз с песка, ступая между раками по щиколотку в воде.

Рита гасит окурок, возвращается в купе. Поезд идет теперь медленнее. Уже стемнело, но можно различить вдали горы Фриули, черные треугольники на фоне беззвездного неба. Она становится коленями на одно из сидений, смотрит в окно, пытаясь по расположению и частоте огней угадать, через какие населенные пункты они проезжают. Незадолго до границы она начинает копаться в сумочке. Кредитную карту Эннио прячет в трусики, наличные деньги и чеки кладет под суперобложку книги. Услышав, что в коридор вошли таможенники, закрывает глаза.

Через несколько дней, размышляет Рита, они опять будут состязаться в уженье рыбы. Встанут в ряд на мостках, у каждого самое малое пять удилищ, закрепленных в камнях, и, едва рыба клюнет — внимание! — подсечь, выхватить из воды, прихлопнуть. А бывает, какую-нибудь рыбину бросают в ведро живьем, поверх других, и она там дергается, бьет хвостом. Иная и выскочит из ведра, и, незамеченная, останется лежать — горстка чешуи на горячем камне — с разинутым колючим ртом.

Пограничник раздвигает дверь купе, зажигает свет. Рита протягивает ему паспорт, откидывается на спинку кресла, скрещивает ноги. Она чувствует, как съезжает по телу кредитная карта, берет сумочку, кладет ее на колени. В коридоре какой-то ребенок пытается опустить окно. Пограничник качает головой и показывает ей паспорт. Паспорт Эннио.

Ни собачьего лая, ни гуденья автомобилей, которое меня раздражает, Мареш не торчит в дверях, Пауль в Риме, но магнитофонная запись ничего не дает: неприятный, как будто нарочито измененный голос, и разговор сплошь на узкоспециальные темы. Какое мне дело до фокусных расстояний и формата пленки.

На оконном стекле — отражение круглой лампы: кажется, что за окном полнолуние.

В первый год Эннио еще старался говорить по-немецки, как и вообще сохранить кое-что из ее прежнего мира. Он ходил на вокзал, чтобы принести ей немецкоязычные газеты, даже строил планы поездок в Вену. Мне он нравился. Дело было не в рыбах, они вышли на первый план, когда Рита стала искать решающие доводы; в то время крестный путь был у нее уже позади. В конце концов каждое слово оказывается фальшивым, сводится к своему буквальному смыслу и не оставляет выхода.