Ирвин Шоу - Богач, бедняк

Она помахала Рудольфу, но он ее не заметил. Гретхен направилась к нему, но ей вдруг перегородил дорогу один из руководителей рекламного агентства, прекрасно одетый, с модной прической, которая удивительно шла ему.

— Хозяюшка моя! — выспренно, по-актерски начал он. Его звали Алек Листер. Когда-то он начинал в Си-би-эс с мальчика на побегушках, но это было давным-давно. — Позвольте от всей души поблагодарить вас за такой прекрасный, такой веселый вечер.

— Нельзя ли вас причислить к подходящим кандидатам? — сказала она, глядя на него в упор.

— Что вы сказали? — Листер, не понимая ее, неловко перенес стакан из одной руки в другую. Он не привык к каверзным вопросам. Они ставили его в тупик.

— Нет, нет, ничего, — ответила Гретхен. — Просто промелькнула мысль. Я очень рада, что вам нравится мой зоопарк.

— Да, он в самом деле мне очень нравится. — Листер, конечно, сильно выделялся на фоне всего этого сборища. — Хотите, я скажу, что мне еще нравится? Ваши статьи в журнале.

— Скоро все на радио и телевидении будут называть меня Сэмюэл Тейлор Колридж [52] Сэмюэл Тэйлор Кольридж (1772–1834) — английский поэт-романтик, критик и философ, выдающийся представитель «озёрной школы». .

Листер был одним из тех гостей, кого никак нельзя даже чуть-чуть задевать, но Гретхен сейчас была полна агрессии, выходила на военную тропу, как ирокез за скальпами.

— А это еще кто такой? — Его озадачили во второй раз всего за тридцать секунд. Он уже хотел было недовольно нахмуриться. Наконец-то до него дошло. — Ах, да, понял, — сказал он. Но от того, что он понял, ему не стало легче. — Если вы мне позволите критическое замечание, Гретхен, — продолжал он, прекрасно зная, что на всем протяжении этого нью-йоркского района от Уолл-стрит до Шестидесятой улицы он мог говорить все, что ему заблагорассудится, не спрашивая ни у кого на то разрешения, — ваши статьи великолепны, но они, правда, несколько слишком… ну, как бы это поделикатнее выразиться, кусачие, язвительные. Мне так кажется. У них враждебный тон. Это, должен признать, конечно, привлекает, но все же складывается общее впечатление, что вы выступаете против нашего порядка в целом…

— Ах, — спокойно произнесла она. — Вы это поняли?

Он уставился на нее с холодным официальным видом. За долю секунды от всей его сердечности не осталось и следа.

— Да, понял, — сказал он. — И не только я. В той атмосфере, в которой приходится сегодня жить нашей стране, когда повсюду идут судебные разбирательства, рекламодатели должны быть ужасно разборчивыми и знать наверняка, кому отдавать свои деньги, чтобы не заплатить тем людям, чье мнение может оказаться неприемлемым…

— Это что, предостережение? — спросила в лоб Гретхен.

— Понимайте как знаете, — холодно ответил он. — Все это я говорю вам только из чувства дружбы.

— Как мило с вашей стороны, дорогой, — она легонько коснулась его руки, нежно ему улыбаясь. — Боюсь только, что уже поздно. Я стала красной коммунисткой, работающей на Москву, и сейчас занята организацией заговора с целью уничтожения Эн-би-си и Эм-джи-эм и киностудии «Метро-Голдвин-Майер», а заодно и разорить компанию «Ролстон» — американцам не нужны сухие завтраки.

— Не обращай внимания, Алек, она сегодня на всех бросается. — Рядом с ней стоял Вилли, держа ее за рукав. — Она перепутала, думает, что сегодня — канун Дня всех святых [53] День всех святых — христианский праздник, день памяти всех святых. В православных церквях празднование приходится на первое воскресенье после Дня Святой Троицы, в католицизме празднуется 1 ноября. и всех надо пугать. Пойдемте на кухню, выпьем еще.

— Спасибо, Вилли, но мне пора идти. У меня впереди еще две вечеринки, и я твердо пообещал на них заглянуть. — Он порывисто поцеловал Гретхен в щеку. Она почувствовала на ней его легкое дыхание. — Спокойной ночи, радость моя. Надеюсь, вы не забудете, что я вам сказал.

— Навечно в памяти, как в камне, — ответила Гретхен.

Сузив глаза, с абсолютно ничего не выражающим лицом, он пошел к двери, поставив на ходу свой стакан на пыльную полку с книгами. Там наверняка останется белый след от него.

— Что с тобой? — тихо спросил ее Вилли. — Тебе не нравятся деньги?

— Мне не нравится он, я его ненавижу! — огрызнулась она.

Отойдя от Вилли, она, радушно всем улыбаясь, стала пробираться между гостями в угол, где о чем-то беседовали Рудольф и Джулия. Чувствовалось, что разговор у них напряженный, и эта напряженность выстроила вокруг них невидимую стену, сквозь которую, казалось, не проникали ни обрывки бесед гостей, ни взрывы их хохота.

Джулия едва не плакала, а у Рудольфа был сосредоточенный, упрямый вид.

— Думаю, что все это ужасно, — твердила Джулия. — Вот мое мнение, если хочешь!

— Как ты красива сегодня, Джулия! — перебила их беседу Гретхен. — Ну, вылитая роковая женщина.

— Что-то я этого не чувствую, — ответила Джулия дрожащим голосом.

— В чем дело? Что-то произошло?

— Пусть расскажет Рудольф, — Джулия повернулась к нему.

— В другой раз, — процедил сквозь зубы Рудольф. — Ведь у нас вечеринка.

— Он собирается постоянно работать в магазине Калдервуда! — не выдержала Джулия. — Начиная с завтрашнего дня.

— В нашем мире нет ничего постоянного, — заметил Рудольф.

— Проторчать за прилавком всю жизнь, — захлебываясь от возмущения, продолжала Джулия. — В маленьком городишке, где и лошади-то не встретишь. Для чего тогда было заканчивать колледж? Так ты собираешься распорядиться своим дипломом, да?

— Сколько раз тебе говорить, что я не собираюсь застревать на всю жизнь в одном месте, — обиделся Рудольф.

— Ну а теперь продолжай, расскажи, — потребовала Джулия, — давай, не бойся, выкладывай все остальное сестре.

— Что «остальное»? — с тревогой в голосе спросила Гретхен.

Она тоже сейчас испытывала глубокое разочарование: на самом деле, выбор Рудольфа никак не назовешь удачным, просто позор. Но, с другой стороны, она почувствовала облегчение. Если Рудольф будет работать у Калдервуда, то он будет продолжать заботиться о матери, освободит ее от этой обузы, от необходимости постоянно обращаться за помощью к Вилли. Конечно, это постыдное облегчение за счет ближнего, но тут уже ничего не поделаешь.

— Мне предложили провести нынешнее лето в Европе, — ровным тоном сказал Рудольф, — подарок, так сказать.

— И кто же этот благодетель? — спросила Гретхен, хотя отлично знала, о ком идет речь.

— Тедди Бойлан.

— Ты знаешь, что родители разрешили бы мне тоже поехать в Европу, — сказала Джулия. — Мы могли бы вдвоем провести такое волшебное лето, которого, возможно, в нашей жизни больше никогда не будет.

— У меня нет времени на волшебное лето, которого, возможно, в нашей жизни больше никогда не будет, — насмешливо, зло, повторил Рудольф.