Ирвин Шоу - Богач, бедняк

Рудольф кивнул. Хотя у него вызвало раздражение, что Джонни, который и понятия не имел, как можно сделать большие деньги из дышащей на ладан газеты, назвал «Сентинел» игрушкой. Но какие бы чувства он к нему ни испытывал, Джонни, как всегда, своего, по-видимому, добился. Он нашел одного человека по фамилии Хэмлин, который создавал целую сеть небольших городских газет, и тот согласился сыграть роль подставного покупателя. Через три месяца он должен был перепродать газету Рудольфу. Но Хэмлин оказался тертым калачом и потребовал три процента от первоначальной суммы за сделку. Рудольф согласился, так как Хэмлину удалось существенно сбить цену.

Рудольф стоял у стойки. Вдруг кто-то хлопнул его по спине. Обернувшись, он увидел Сида Гросетта, который до предыдущих выборов был мэром Уитби. Каждые четыре года его посылали депутатом на съезд республиканцев. Добродушный, дружелюбно настроенный человек, адвокат по профессии, он умело покончил со всеми слухами о том, что брал взятки, когда был мэром, но все же не стал баллотироваться на последних выборах. Мудро поступил, говорили в городе. Нынешний мэр, демократ, стоял сейчас у другого края стойки, попивая шампанское, выставленное Калдервудом. Никто не упустил своей возможности побывать на этой свадьбе.

— Привет, молодой человек, — обратился к нему Гросетт. — О вас много говорят в последнее время.

— Хорошее или плохое? — поинтересовался Рудольф.

— Кто же может говорить что-то плохое о таком человеке, как Рудольф Джордах, — сказал Гросетт. Нет, не зря он был столько лет политиком.

— Ты слушай, слушай, — сказал Джонни Хит.

— Привет, Джонни. — Он пожал всем руку — ведь выборы пока никто не отменял. — Я слышал из надежного источника, — продолжал Гросетт, — что в конце месяца ты уходишь из «Д. К. Энтерпрайсиз».

— Ну и кто же этот источник на сей раз?

— Мистер Дункан Калдервуд.

— Из-за переживаний в такой день старик, по-видимому, потерял рассудок, — сказал Рудольф. Ему совсем не хотелось обсуждать свои планы с Гросеттом, отвечать на вопросы о том, что собирается делать в дальнейшем. У него впереди будет еще много времени.

— В следующий раз, когда из-за переживаний старик Калдервуд снова потеряет рассудок, — сказал Гросетт, — немедленно звони мне. Я тут же прибегу. Он утверждает, что ему ничего неизвестно о твоих планах на будущее, более того, говорит, что не знает, есть ли у тебя вообще какие-нибудь планы. Но если ты готов рассматривать кое-какие предложения, я… — Он повернулся на вращающемся стуле, чтобы убедиться, нет ли поблизости демократов. — Можно встретиться и поговорить через день-два. Может, заглянешь как-нибудь ко мне в офис на следующей неделе?

— На следующей неделе я уезжаю в Нью-Йорк.

— Ладно, какой смысл ходить вокруг да около? — сказал Гросетт. — Ты никогда не задумывался над тем, чтобы заняться политикой?

— Может, когда мне было двадцать лет, — сказал Рудольф. — Но теперь я постарел, стал мудрее…

— Нечего мне вешать лапшу на уши, — грубо оборвал его Гросетт. — Любой человек мечтает о политической карьере. Особенно такой, как ты. Богатый, популярный, которому всегда сопутствует успех, красавица жена. Такие, как ты, стремятся завоевать новые миры, и они их завоевывают.

— Только не говори, что советуешь мне выставить свою кандидатуру на пост президента, раз Кеннеди убит…

— Это, конечно, шутка, понимаю, — с самым серьезным видом ответил Гросетт. — Но будет ли она шуткой лет через десять — двенадцать? Кто знает? Никто. Почему бы не попробовать начать политическую карьеру на местном уровне? Здесь, в Уитби, где ты, Руди, всеобщий любимчик. Разве я не прав, Джонни? — Он с вопросительным видом повернулся к шаферу.

— Конечно, всеобщий любимчик, какие разговоры, — кивнул Джонни.

— Из бедной семьи, окончил колледж в этом же городе, красивый, образованный, в нем силен общественный дух.

— Мне всегда казалось, что во мне силен личный дух, — резко возразил Рудольф, чтобы прекратить эти славословия.

— О'кей, можешь порисоваться. Но ты только посмотри, в работе скольких комитетов ты принимаешь участие. И у тебя нет ни одного врага.

— Для чего ты меня оскорбляешь, Сид? — Рудольфу нравилось поддразнивать этого настойчивого коротышку, но он прислушивался к его словам гораздо внимательнее, чем казалось со стороны.

— Я знаю, о чем говорю.

— Но ты даже не знаешь — демократ я или республиканец. — сказал Рудольф. — Спроси у Леона Гаррисона и он тебе скажет, что я — коммунист.

— Леон Гаррисон — старый болтун, — бросил Гросетт. — Будь моя воля, то я собрал бы по подписке деньги и выкупил бы у него его газетенку.

Рудольф не смог сдержаться и подмигнул Джонни Хиту.

— Я знаю, кто ты такой, — продолжал в том же духе Гросетт. — Ты республиканец, типа Кеннеди. А такой образец обеспечит победу на выборах. Именно такой человек требуется старой партии.

— Теперь, когда ты достал меня своими похвалами, — сказал Рудольф, — тебе ничего не остается, как поставить меня на пьедестал или за стекло для всеобщего обозрения.

— Я знаю, куда тебя поставить. Твое место — в городской мэрии, — сказал Гросетт. — Ты должен стать мэром. И могу поспорить, я способен этого добиться. Ну, как тебе нравится такая перспектива? Вряд ли ты захочешь стать сенатором. Сенатором от штата Нью-Йорк? Думаю, тебе это не с руки, не правда ли?

— Сид, — мягко сказал Рудольф. — Да я же тебя поддразниваю, неужели ты не понял? Действительно, я польщен. Загляну к тебе на следующей неделе, обещаю.

— А теперь не мешает вспомнить, что мы на свадьбе, а не в прокуренном номере отеля. Я намерен потанцевать с невестой. — Поставив на стойку свой стакан, он, дружески хлопнув Сида по плечу, отправился на поиски Вирджинии. Он с ней еще не танцевал и если не станцует хотя бы раз, то, несомненно, начнутся всякие разговоры. Уитби — маленький городок, тебя повсюду преследуют острые глаза и болтливые языки.

Последовательный республиканец, потенциальный сенатор, он подошел к невесте. Она стояла под навесом, скромная, застенчивая, в веселом настроении, положив свою легкую ласковую ручку на локоть своего новоиспеченного мужа.

— Не окажете ли честь? — церемонно спросил он.

— Все, что мое, — твое, — сказал Брэд. — Ты же знаешь!

Рудольф вихрем увлек Вирджинию в круг танцующих. Она танцевала так, как и подобает невесте: ее холодная рука в его руке, ее прикосновение к плечу было легким, как перышко, ее голова была гордо откинута назад. Вирджиния понимала, что сейчас все девушки с завистью взирают на нее, искренне желая оказаться в эту минуту на ее месте, а мужчины — на месте ее мужа.

— Желаю тебе много счастья, — сказал, танцуя, Рудольф. — Много, много лет безоблачного счастья.