Ирвин Шоу - Богач, бедняк

Она тихо засмеялась.

— Я, конечно, буду счастлива, — ответила она и чуть прижалась к нему бедром. — Не беспокойся. Брэд будет моим мужем, а ты — любовником!

— Господи, опомнись, Вирджиния!

Она прижала пальчик к его губам, чтобы он замолчал, и они в молчании закончили танец. Когда он подвел ее к Брэду, то уже понимал, что ошибся, — все не так просто. Далеко не все образуется, даже через миллион лет.

Рудольф не осыпал рисом новобрачных вместе с другими гостями, когда они на машине Брэда отъезжали в свадебное путешествие. Начинался медовый месяц. Он стоял на крыльце клуба рядом с Калдервудом. Калдервуд тоже не бросал рис. Старик хмурился, и нельзя было понять — то ли от своих мыслей, то ли из-за того, что солнце било ему прямо в глаза. Еще раньше Калдервуд сказал, что ему надо поговорить с ним, и поэтому Рудольф дал знак Джин, что они встретятся позже, и она оставила мужчин наедине.

— Ну, что ты обо всем этом думаешь? — наконец спросил его Калдервуд.

— Прекрасная свадьба!

— Я не об этом.

Рудольф пожал плечами:

— Кто знает, как сложится их совместная жизнь?

— Он теперь рассчитывает занять твою должность.

— Вполне естественно, — ответил Рудольф.

— Клянусь Богом, мне так хотелось, чтобы сейчас ты с моей дочерью ехал в свадебное путешествие.

— Жизнь далеко не всегда такая, как нам хочется.

— Ты прав, конечно. — Калдервуд покачал головой. — Все равно я ему до конца не доверяю, — сказал он. — Мне, конечно, неприятно говорить так о человеке, который работает на меня и который женился на моей дочери, но правды от себя не скроешь.

— Но со времени своего приезда сюда он не сделал ни одного неверного шага, — сказал Рудольф. «Кроме одного, — мысленно добавил он. — Не поверил тому, что я рассказал ему о Вирджинии. Или же еще хуже — поверил, но это его не остановило и он все равно женился». Но он ничего этого не мог сказать Калдервуду.

— Он ведь твой друг, я знаю, — продолжал Калдервуд. — Он хитер как лиса. Ты знаешь его очень давно и веришь ему, и, уж если ты притащил его сюда и поручил большой ответственный пост, значит, ты в нем уверен. Но в нем есть что-то такое… — Калдервуд покачал своей большой головой с желтовато-болезненным лицом, на котором уже лежала печать приближающейся смерти. — Он пьет, он любитель баб. Не нужно мне возражать, Рудольф, я знаю, что говорю… любит азартные игры, и вообще он — из Оклахомы…

Рудольф фыркнул.

— Я все знаю, — продолжал Калдервуд. — Я — старик, и у меня есть свои предрассудки. Но против реальности не попрешь. По-моему, ты избаловал меня, Руди. За всю свою долгую жизнь я никогда не доверял ни одному человеку так, как тебе. Даже если тебе удавалось заставить меня поступать вопреки моему мнению, а такое случалось не раз, я был уверен, что ты никогда не пойдешь против моих интересов, никогда не ввяжешься в интригу, не станешь подрывать мою репутацию.

— Благодарю вас за добрые слова, мистер Калдервуд.

— «Мистер Калдервуд», все время «мистер Калдервуд», — недовольно заворчал старик. — Неужели и тогда, когда я буду лежать на смертном одре, ты будешь по-прежнему называть меня «мистер Калдервуд»?

— Благодарю вас, Дункан, — сказал Рудольф. Ему, правда, с трудом удалось назвать его по имени.

— Передать Брэду Найту все свое дело, черт бы его побрал. — В надтреснутом, старческом голосе Калдервуда послышалось сожаление. — Даже если это произойдет после моей смерти. У меня душа разрывается на части. Но если ты скажешь, то… — он замолчал.

Рудольф вздохнул. Всегда в жизни приходится кого-то предавать, подумал он.

— Я ничего не говорю, — тихо ответил Рудольф. — В нашем юридическом отделе есть один молодой юрист по имени Матерс.

— Я знаю его, — сказал Калдервуд. — Парень со светлым лицом, очкарик, у него двое детишек. Из Филадельфии.

— У него ученая степень Уортонской школы бизнеса. Потом он учился на юридическом факультете Гарвардского университета. Работает у нас уже четыре года. Знает дело. Он не раз приходил ко мне в офис. Он может зарабатывать гораздо больше, чем у нас, в любой юридической фирме в Нью-Йорке, но он не хочет, ему нравится жизнь здесь, в Уитби.

— О'кей, — сказал Калдервуд. — Скажи ему об этом завтра.

— Лучше вы, Дункан. — Второй раз в жизни Рудольф назвал его по имени.

— Ну, как всегда, — ответил старик. — Мне не нравится то, что ты советуешь мне сделать, но я чувствую, что ты прав. Ну а теперь пойдем выпьем еще шампанского. Видит Бог, я выложил за него кучу денег, имею право и сам выпить.

О новом назначении было объявлено в тот день, когда новобрачные вернулись из свадебного путешествия.

Брэд воспринял новость спокойно, как и подобает джентльмену, и никогда не спрашивал у Рудольфа, кто принял такое решение. Но через три месяца ушел из корпорации и уехал с Вирджинией в Тулсу, где отец взял его в партнеры в свой нефтяной бизнес. В первый день рождения Инид он прислал чек на пятьсот долларов на ее счет в банке.

Брэд регулярно писал им веселые, беззаботные, дружеские письма. Дела у него идут хорошо, сообщал он, и он зарабатывал гораздо больше, чем раньше. Ему нравилось жить в Тулсе, где ставки в игре в гольф были куда выше, щедрее, с типично западным размахом, и за три субботы подряд он выиграл на площадке тысячу долларов. Вирджинию все здесь любят, и у нее появилась масса друзей. Она тоже увлеклась гольфом. Брэд советовал Рудольфу вложить деньги в нефть. «Это все равно что снять деньги с ветки дерева», — писал он ему. По его словам, он хочет только воздать должное Рудольфу за то, что он сделал для него, и это — прекрасная возможность расплатиться с ним за все.

Из-за грызущего чувства вины — Рудольф не мог забыть того разговора с Дунканом Калдервудом на крыльце загородного клуба, — Рудольф стал вкладывать свои деньги в нефтяную компанию Брэда «Питер Найт и сын». Кроме того, по заключению Джонни Хита, принимая во внимание двадцатисемипроцентную скидку на налоги, которая предоставлялась нефтедобывающей промышленности Соединенных Штатов, игра стоила свеч. Джонни проверил кредитоспособность компании «Питер Найт и сын» и обнаружил, что она находится в категории «А», и такие кредиты соответствовали капиталовложениям Рудольфа до последнего доллара.

1965 год

Том сидел на корточках на верхней палубе, фальшиво насвистывая мотивчик, надраивая бронзовую катушку лебедки для подъема якоря. Начало июня, но уже тепло, он работал босой, обнаженный по пояс. Плечи и спина его потемнели от солнца, кожа — такая же смуглая, как и у самых загорелых греков или итальянцев на борту пароходов в бухте Антиб. Тело у него, правда, уже не такое упругое, как тогда, когда он занимался боксом. Мускулы не выпирали, как прежде, стали более плоскими, но не сглаженными. Когда он прикрывал шапочкой облысевшую голову, то казался даже моложе, чем два года назад. Он надвинул на глаза свою американскую белую матросскую панаму, опустив пониже ее поля, чтобы не резала глаза отражающая солнце рябь воды.