Ирвин Шоу - Богач, бедняк

— Мне не хотелось бы вас огорчать, мистер Джордах, но весь этот семестр Уэсли проходит испытательный срок и в связи с этим лишен всех привилегий… — сказал Бейнбридж.

— Ну, полковник, — заговорил Томас. — У меня хорошая новость для вас. Я собираюсь предпринять кое-что в отношении Уэсли и решить все ваши проблемы.

— Рад это слышать от вас! Я очень рад, что вы намерены все взять в свои руки, мистер Джордах. Сколько раз мы писали его матери, но, судя по всему, она настолько занята, что у нее нет времени даже нам ответить.

— Я намерен забрать его из школы сегодня же, — сказал Томас. — И вам больше не нужно будет беспокоиться о нем.

Рука Бейнбриджа, лежавшая на маленькой игрушечной пушечке, задрожала.

— Нет, я не предлагал ничего столь радикального, сэр, смею вас заверить. — Голос у него тоже дрожал.

Сражения в Нормандии, битвы в долине Рейна давно ушли в прошлое, и теперь это был просто старик в военной форме офицера.

— Ну а я вам предлагаю, полковник, — решительно заявил Томас.

Бейнбридж поднялся из-за своего стола.

— Боюсь, что… это не положено, — сказал он. — У нас должно быть письменное разрешение от матери. В конце концов мы имели дело только с ней. Она оплатила обучение за целый учебный год. К тому же нам нужно знать, какие отношения связывают вас с этим мальчиком.

Томас, вытащив бумажник, извлек из него свой паспорт, положил его на стол перед Бейнбриджем.

— Ну, кто здесь на фото? — спросил он.

Бейнбридж открыл книжицу в зеленом переплете.

— Конечно, это вы, — сказал он, — и ваша фамилия Джордах. Но, с другой стороны… Поймите, сэр, мне просто необходимо связаться по этому поводу с матерью мальчика…

— Мне не хочется отнимать у вас драгоценное время, полковник.

Порывшись во внутреннем кармане, он вытащил из него пакет и извлек бумаги, составленные при задержании Терезы в полицейском участке, а также доклад частного сыщика по поводу Терезы Джордах, или же Терезы Лаваль.

— Вот, прошу ознакомиться, — сказал он, протягивая документы полковнику.

Бейнбридж бегло просмотрел доклад сыщика, потом, сняв очки, потер устало глаза.

— Ах, боже мой! — Он поспешно вернул бумаги Томасу, словно опасаясь, что побудь они еще несколько минут в его кабинете, то так навечно и останутся в архиве школы.

— Ну, вы все-таки намерены удерживать мальчишку? — резко спросил Томас.

— Конечно, это меняет дело, — сказал Бейнбридж. — Кардинальным образом.

Полчаса спустя они выезжали через центральные ворота военной школы «Хиллтоп». Солдатский сундучок Уэсли стоял на заднем сиденье, а сам он, в военной форме, сидел на переднем рядом с Томасом. Довольно крупный для своего возраста парнишка, с желтоватой, как у больного, кожей, весь в прыщах. Мрачный взгляд черных глаз, большой, резко очерченный рот с тонкими, мягкими губами придавал ему сходство, скорее, с Акселем Джордахом, чем с его отцом Томасом. Когда его привели к Томасу, он не проявил никаких особенно восторженных чувств и абсолютно равнодушно, не выказывая ни радости, ни огорчения, воспринял сообщение о том, что его забирают из школы, и даже не поинтересовался, куда повезет его Томас.

— Завтра, — сказал ему Томас, когда серое здание скрылось у них за спиной, — ты наденешь нормальную одежду. И имей в виду: здесь, в школе, у тебя была последняя драка.

Мальчик молчал.

— Ты меня слышишь?

— Да, сэр.

— Не называй меня сэром! Я твой отец!

1966 год

За своей работой Гретхен то и дело на несколько минут забывала, что сегодня у нее день рождения — ей исполнилось ровно сорок. Сидя за звукомонтажным аппаратом, она напряженно вглядывалась в стеклянный экран, двигая то один, то другой рычажок. Она накладывала звуковую дорожку на пленку. На руках у нее были грязные хлопчатобумажные белые перчатки, сплошь в пятнах от эмульсии. Следы от пленки. Она быстро метила красным карандашом куски и отдавала их ассистентке, чтобы та склеивала и складывала в коробку по порядку. Из соседних монтажерских на этаже их здания на Бродвее, где арендовали помещения и другие кинокомпании, до нее доносились обрывки голосов, зловещие хриплые крики, взрывы, оркестровые пассажи и пронзительный визг, когда крутили назад пленку на большой скорости. Но она была настолько поглощена своей работой, что не слышала никаких посторонних шумов. Обычная обстановка монтажной — щелкающие, гудящие аппараты, искаженные звуки, круглые жестяные коробки с пленкой, сложенные на полках.

Она делала уже третью свою картину в качестве главного монтажера. Сэм Кори научил ее всему, что знал сам, когда она была у него ассистенткой, и потом, высоко отозвавшись о ней в разговоре с режиссерами и продюсерами, тем самым сделал ей рекламу, благословил Гретхен на самостоятельную работу. Обладая высоким профессионализмом, к тому же наделенный богатым воображением, без всяких амбиций и стремления занять место режиссера, что неизменно могло вызвать только зависть со стороны окружающих, Гретхен пользовалась на студии большим спросом и теперь могла сама выбирать то, что ей нравится, из всего того, что ей наперебой предлагали.

Картину, над которой она в данный момент работала, снимали в Нью-Йорке, и безличностное разнообразие этого города пленило ее, освежило после никогда не меняющейся, обманчиво веселой атмосферы «одной большой семьи» в Голливуде, где все знали друг о друге. В свободное время она продолжала заниматься политической деятельностью, которой отдавала львиную долю своего досуга в Лос-Анджелесе после гибели Колина. Со своей ассистенткой Идой Коуэн они ходили на разные митинги, где произносились пламенные речи за и против войны во Вьетнаме, горячо обсуждалась проблема перевозки учеников на школьных автобусах. Она подписывала десятки петиций, пыталась уговорить знаменитых людей в кинобизнесе тоже поставить свои подписи. Вся эта суета помогала ей избавиться от чувства вины за то, что она бросила учебу в Калифорнии. К тому же Билли уже достиг призывного возраста, и мысль о том, что ее единственного сына могут убить там, во Вьетнаме, была для нее просто невыносимой. У Иды не было сыновей, но она проявляла еще большую, чем Гретхен, активность на политических сборищах, антивоенных демонстрациях, распространяла куда больше петиций, чем она. Обе они носили на блузках и на отворотах пальто значки со словами «Запретим атомную бомбу!».

Если вечером она не ходила на митинги, то довольно часто посещала театр и делала это с куда большим удовольствием, чем прежде, словно компенсируя свое долголетнее отсутствие на Бродвее. Иногда она ходила на спектакли с Идой, маленькой, безвкусно одевающейся проницательной женщиной, с которой у нее завязалась прочная дружба, или с режиссером ее картины Эвансом Кинселлой, с которым у нее был роман, иногда с Рудольфом и Джин, если они были в городе, или же с кем-нибудь из актеров, с которыми познакомилась на съемочной площадке.