Ирвин Шоу - Богач, бедняк

— Где мой плащ? Где я оставил этот проклятый плащ? — громко закричал он.

— Ты его оставил в монтажной.

Они возвращались в монтажную вместе. Эванс не помог ей нести коробки с только что просмотренным материалом, который она получила в киноаппаратной. Он раздраженно натягивал плащ. Ида готовила монтажный лист для фильма, который они снимали днем. Эванс подошел к двери, но вдруг остановился, вернулся к Гретхен.

— Я хотел пригласить тебя вместе пообедать, а потом — в кино, — сказал он. — Ну, как? — Он кротко ей улыбнулся. Мысль о том, что он кому-то может не понравиться даже на одно мгновение, была для него просто невыносима.

— Извини, не могу, — ответила Гретхен. — За мной должен заехать брат. На уик-энд я собираюсь к нему в Уитби.

Эванс сразу опечалился, ушел в себя. Его настроение менялось каждую секунду.

— На этот уик-энд, выходит, я свободен как птица. А я-то думал, что мы сможем… — Он посмотрел на Иду, давая понять, что она ему мешает, что она здесь лишняя. Но та, не обращая на него никакого внимания, продолжала увлеченно работать над монтажными листами.

— Я вернусь в воскресенье, как раз к ужину, — сказала Гретхен.

— О'кей. Посмотрю, что у меня выйдет. Передай привет своему брату. Поздравь его от моего имени.

— С чем это?

— Разве ты не видела его фотографию в журнале «Лук»? Он теперь знаменитость, его знает вся Америка. По меньшей мере, на одну неделю.

— Ах, это, — вспомнила Гретхен.

Журнал поместил статью под заголовком «Десять молодых, не достигших сорока, политиков, подающих большие надежды» и две фотографии Рудольфа, одна с Джин в гостиной их дома, а на второй он сидит за своим письменным столом в городской мэрии. В статье подробно рассказывалось о привлекательном молодом мэре с красивой, молодой и богатой женой, который стремительно идет вверх в республиканских кругах. Умеренный либерал, энергичный администратор, он не был еще одним оторванным от жизни политиком-теоретиком и никогда в своей жизни зря не получал жалованье. Реформировал городскую управу, способствовал развитию жилищного строительства, прижал промышленные предприятия, загрязняющие окружающую среду, посадил за решетку бывшего шефа полиции и трех полицейских за взятки, поднял вопрос о выпуске облигаций для создания новых школ, стал влиятельным попечителем университета Уитби, ввел в нем совместное обучение. Дальновидный реформатор, он провел успешный эксперимент с закрытием центра города для движения транспорта по воскресеньям и вечерами в будни, чтобы жители могли, не нервничая, спокойно прогуливаться по проезжей части улиц, делая покупки в центральных магазинах, превратил газету «Сентинел», владельцем которой стал, в пропагандистский центр, где регулярно публикуют острые, разоблачительные статьи о проблемах как местного, так и общенационального значения, и его газета не раз получала награды как лучший орган среди печатных изданий в городах с населением менее пятидесяти тысяч; произнес зажигательную речь на съезде мэров Америки в Атлантик-Сити, заслужившую восторженные аплодисменты; был принят в Белом доме вместе с группой лучших мэров страны.

— Когда читаешь эту статью, — сказала Гретхен, — складывается впечатление, что он сделал в Уитби все, что только возможно, кроме разве воскрешения мертвых. По-видимому, ее писала журналистка, безумно влюбленная в него. А мой братец умеет очаровывать, этого у него не отнимешь.

Эванс засмеялся:

— Как вижу, ты не позволяешь родственным узам влиять на твое беспристрастное мнение о родных и близких.

— Мне просто хочется надеяться, что мои родные и близкие не станут принимать всерьез всю чушь, которую о них пишут.

— Да, дорогая, твоя острая стрела попала в цель, — сказал Эванс. — Сейчас же пойду домой и сожгу там все альбомы с газетными вырезками о себе. — Он поцеловал на прощание прежде Иду, потом Гретхен и сказал ей:

— Заеду за тобой в отель в семь вечера в воскресенье.

— Буду ждать, — ответила она.

— Ухожу, чтобы в одиночестве провести сегодняшний вечер, — театрально сказал он, направляясь к двери и потуже затягивая на ходу пояс белого плаща вокруг тонкой талии — молодой «двойной» агент, играющий свою опасную роль в малобюджетном кино.

Гретхен отлично знала, каким «одиноким» будет его вечер и весь уик-энд. У него было еще две любовницы в Нью-Йорке. Она об этом прекрасно знала.

— Никогда толком не могу решить, кто он на самом деле — ничтожество или гений! — сказала Ида.

— Ни то ни другое, — ответила Гретхен, просматривая не понравившийся ей эпизод снова, чтобы понять, можно ли с ним что-нибудь сделать.

В шесть тридцать в монтажную вошел Рудольф, подающий надежды политик, в темно-синем плаще и бежевой хлопчатобумажной шляпе от дождя. Из соседней комнаты сюда долетал грохот мчащегося по рельсам поезда, а где-то в глубине холла оркестр в расширенном составе исполнял увертюру к симфонии П. И. Чайковского «1812 год». Гретхен перематывала свой кусок, и диалоги вдруг превратились в свистящую, громкую неразбериху.

— Боже, — воскликнул Рудольф. — Как можно выносить такую какофонию?

— Эти звуки ласкают мой слух, — сказала Гретхен. Закончив перемотку, она отдала бобину Иде. — А теперь немедленно отправляйся домой, — сказала она ей.

Если за Идой не следить, то, когда у нее не было вечером свидания, она вполне могла просидеть в монтажной до десяти или одиннадцати вечера. Ида ненавидела праздность и ничегонеделание.

Они с Рудольфом спустились вниз на лифте, вышли на Бродвей, но он пока не поздравил ее с днем рождения. Гретхен не хотела напоминать ему об этом. Рудольф нес ее небольшой чемоданчик, который Гретхен захватила на уик-энд. Дождь все еще шел, а такси нигде не было видно. Они пошли пешком к Парк-авеню. Утром дождя не было, и она не захватила зонтик. Когда они наконец дошли до Шестой авеню, она вымокла вся насквозь.

— Этому городу требуется еще тысяч десять такси, — сказал Рудольф. — Какое безумие — жить в громадном городе и мириться с их нехваткой.

— Энергичный администратор, умеренный либерал, дальновидный реформатор…

— А, я вижу, ты прочитала статью, — засмеялся он. — Какой вздор! — Но ей показалось, что все же он очень доволен.

Когда они вышли на Пятьдесят вторую улицу, дождь припустил еще сильнее. Перед клубом «21» [83] «21» (англ. 21 Club) — клуб расположенный на Манхэттен, 52-я улица, в котором подавались крепкие алкогольные напитки во времена сухого закона (1920–1933) в США. Рудольф остановился:

— Давай где-нибудь укроемся, чего-нибудь выпьем. Швейцар позже найдет нам такси.

Ей не хотелось заходить в такое заведение, как «21», с мокрыми волосами, с заляпанными сзади грязью чулками, со значком на отвороте пальто «Запретим ядерную бомбу!», но Рудольф уже подошел к двери.