Кэти Остлер - Карма

Неправда, Акбар! – кричу я. – Все, что ты говоришь, – грязная ложь!

Сандип! – одергивает меня Бариндра. – Давай дослушаем Акбара.

Нет, мы не будем его дослушивать, потому что его рас сказ – сплошное дерьмо. Глыбы дерьма. Целые реки. Что бы он ни говорил, все оказывается дерьмом. Коричневыми, липкими и вонючими кусочками непереваренного палак панира [28] ! И сам ты, Акбар, состоишь из одного дерьма! Даже странно, что зубы у тебя белые, а не коричневые. Хотя нет, погоди, они тоже коричневые! Одного цвета с твоими дерьмово– карими глазами. С твоими тупыми верблюдами. Непонятно, как такой кусок отборного дерьма вообще может видеть, слышать и разговаривать. Ты мне не брат! Ты – дымящаяся куча дерьма с зеленым тюрбаном на верхушке!

А я и не называл себя твоим братом, Сандип.

Что же, теперь, когда тайн больше не осталось, я хочу одного, – говорит Акбар. – Добраться до дому. Увидеть мать. Нет, не настоящую мать, а женщину, которую меня заставляли называть матерью под страхом побоев. У нее есть мазь, которая прекрасно заживляет раны.

Я не могу поднять на него глаза.

И, кстати, Сандип, не стоит меня жалеть, – продолжает Акбар. – Майя, если каким-то чудом найдется, и станет моим утешением.

Акбар смеется, а Бариндра придерживает меня, чтобы я на него не набросился.

Не знаю даже, как ты теперь сможешь спать, Сандип. С самого начала судьба Майи была в твоих руках. А ты, вместо того чтобы честно попытаться ей помочь, пошел на поводу у своей дурацкой влюбленности.

Тебе не стыдно? Она пропала. Твоя мать мертва. Отец, который учил, что пустыня обнажит твою душу, мертв тоже. Ты помнишь слова, но забыл человека, от которого их слышал! И да, еще сестра. Твоя сестра. И моя тоже. Ты ее убил.

Ту девочку.

И ты даже не дал себе труда ее вспомнить.

Девочку из моего сна.

Бариндра едет на юг. Акбар – на запад. Я смотрю на них с вершины бархана.

Не смей до нее дотрагиваться! – кричу я Акбару вслед.

Мой брат едет по пустыне верхом на своем могучем верблюде. Позванивают колокольчики на уздечке, на зеленый тюрбан падают первые отблески восходящего солнца. Он похож на воина из старинного сказания, на злодея в черном.

Я стараюсь выкинуть из головы слова, которые мне шепнул Акбар, отъезжая: Если я найду ее, она меня отблагодарит. Оч-ч-чень горячо отблагодарит.

Майя! – кричу я в никуда.

Я тоже хотел ехать искать. Сесть на Мумаль и отправиться на север. Но Бариндра стал уговаривать меня: Вдруг Майя вернется сама. Оставайся. Подожди ее здесь. Я тебя прошу, Сандип.

Майя! – Ветер уносит мой крик.

Может быть, Акбар прав? Вдруг я действительно потакал молчанию Майи из страха, что она расскажет о себе и ее отправят домой. Вдруг я правда запер ее в своем сне?

Майя Прекрасная. Майя Потерянная. Майя, Которая Принадлежала Мне.

И не хотелось ли мне, чтобы рассказ про меня назывался

Сандип-спаситель?

Майя!

Меня душат заря и слезы.

Три часа. Пять. Солнце подбирается к верхней точке своей небесной траектории. Фокусирует на мне лучи, как на обвиняемом, запертом в темной комнате.

Все из-за тебя, Сандип, – говорил Акбар. – Из-за тебя. В лагере они бы спаслись, но все пошли искать тебя. Куда ты подевался? Играл в прятки с козами? Неужели ты совсем ничего не помнишь?

Прошлой ночью я слышал, как шелестят листья дерева на ветру. Мать носила белые браслеты. Когда она меня щекотала, они звенели.

И знаешь, что хуже всего? – говорил Акбар, седлая Мохиндру. – Наши родители звали тебя, они звали нашу с тобой сестру. Выкрикивали ваши имена. Ваши два имени. А мое – нет.

Я взбираюсь на другой бархан, но и с него ничего не видно. Воздух выжжен добела. В поле зрения ничего, только зыбь несуществующей воды вдоль горизонта. Такой же мираж, как мои воспоминания.

Никто никогда меня не искал, Сандип. Даже ты в своих кошмарах.

Бариндра попытался нас помирить.

Вы братья, – сказал он строго. – Ваши жизни связал Бог.

Мой Бог их не связывал, – сказал Акбар.

Тебе, Акбар, не приходило в голову, что мать видела, как ты залез в палатку? И не звала тебя, потому что хотела, чтобы ты там и оставался?

Акбар молча смотрел на Бариндру. Мужчина двадцати трех лет, одиннадцать лет таивший в душе зло на призраков.

Неужели все это время он ошибался относительно своего прошлого?

Я спросил у Бариндры, где он ее нашел.

Рядом с тобой.

Почему мне никто об этом не рассказывал?

Он понизил голос. Я хотел уберечь тебя. От горя.

От его слов мне сдавило сердце. Сколько себя помню, чувствую в груди руку, которая то сдавит сердце, то отпустит.

Акбар, как ее звали?

Он смотрит на меня со спины Мохиндры и отвечает: Малайя.

Не Майя?

Нет. Но маленьким ты не выговаривал «л».

Я трогаю костер носком ноги. Еще не совсем потух, под остывающей золой тлеют угольки.

(Где ты?)

Бариндра поддерживал огонь всю ночь.

Для Майи, – сказал он. Его неспокойная совесть подпитывала

пламя.

Для Майи, которая сейчас одна в пустыне. Для Майи, у которой нет одеяла, чтобы согреться. Для Майи, которой светят холодным светом звезды и луна.

Я ворошу ногой золу. Огонь оживает. Я подбрасываю в него пару сучков. Какой высоты получится разжечь пламя?

(Как далеко его будет видно?)

Я вспоминаю, что рассказывал нам мистер Банерджи о расстоянии до горизонта. Как далеко видит человек в ясный день? Это зависит от его роста. И от того, насколько высок объект, который мы хотим увидеть.

(Далеко ли ты убежала?)

Можно разжечь костер на вершине бархана! Она увидит его! Но на то, чтобы натаскать достаточно дров по осыпающемуся склону, уйдет слишком много времени.

(Или ты спряталась? Где-то поблизости?)

Дерево будет гореть несколько часов. И оно в три с лишним раза выше Майи. Она его точно увидит!

(И поймет, что это я его поджег!)

Я развязываю путы на ногах Мумаль. Отвожу ее на дальний конец стоянки. Решаю сначала, что понурую ленивую верблюдицу стреноживать не обязательно. Но потом все-таки связываю ей ноги. Мало ли, испугается огня.

Я собираю на земле хворост, высохшие растения – все, что сухое и горит.

Складываю добычу кучей вокруг ствола. Сыплю на нее тлеющие угли и раздуваю их. Появляется белый вьющийся дымок, он сгущается и сереет. Оранжевые языки пламени тянутся и взбегают вверх, к кроне.

Я падаю на колени и молюсь. Амма всегда говорила: Никогда не грех попросить о том, чтобы случилось что-нибудь хорошее.