Кэти Остлер - Карма

Дорогу нам пересекло стадо газелей. Пыль из-под копыт. Ноги мелькают в безупречном едином ритме.

Смотри, Майя. В пустыне настоящего одиночества не бывает.

Странная получается компания – газели!

Почему странная? Отличная! – смеется Сандип. – Давай, Мумаль! Живее! А то на поезд опоздаем!

Он крепче обнимает меня.

Быстрее! – шепчу я в темноте.

Как же давно я так вот не шевелила языком! Я соскучилась по его плавным движениям. По тому, как напористо он касается зубов. И губ. Язык, оказывается, очень важный мускул.

Больше всего я соскучилась по согласным. По этим высекаемым из воздуха звукам.

Я шепчу на ухо Сандипу свои любимые звуки. Всё, что приходит на ум.

баклажан

гора

мать

третьесортный

пузырь

румпельштильцхен

рокот

мимолетный

лунный

зачисление

центурион

монолог

чокнутый

Как свежий родник для пересохших губ.

Кто я такая.

Я высвобождаюсь из его объятий. Труднее всего оторвать губы, они у нас как магниты. С новой яростью взвывает буря. Отпустив друг друга, мы погубили тишину.

Пора тебе узнать правду, Сандип.

Ту, что можно извлечь из двух книжиц, которые я достаю из потайного кармана рюкзака.

(Обложки у них синие, с золотым гербом.)

Амар Сингх, – читает Сандип в паспорте. – Лев. Твой отец – сикх.

(Щит на гербе держат лев и единорог.)

Джива Каур, – читает он во втором паспорте. – Принцесса. Львица.

(Герб венчает британская корона.)

Ты из Канады.

( Desiderantes meliorem patriam. «Взыскующие лучшего отечества» [30].)

Ты счастливая.

Он у меня не сегодня, Сандип!

Для меня – сегодня. В этот радостный день появилась на свет Джива Каур. И ей всего пятнадцать. Я думал, ты старше.

Если точнее, то пятнадцать с половиной.

Я должен тебе признаться, Майя… Джива.

В чем?

Я искал у тебя в рюкзаке, пока ты спала у нас дома на чердаке. Но паспортов не нашел.

А если бы нашел, то что бы сделал?

Если честно? Не знаю. Можно тебя кое о чем спросить? Акбар правду говорил? Что я хотел быть рядом с тобой и поэтому делал все, чтобы ты и дальше молчала? Прости, если так.

Я молчала, потому что боролась с собой. Бариндра был прав. Мне надо было сделать выбор, решиться жить дальше.

Я убираю паспорта обратно в рюкзак. Из него при этом выпадает листок бумаги – бабочка с номером телефона на крыле. Я не хочу по нему звонить.

Сандип, я не знаю, жив или нет мой отец.

Мы поедем в Дели и поищем его. Если боги аммы будут на нашей стороне, мы найдем Амара Сингха и вернем дочери. Майе или Дживе?

Мне больше нравится, когда ты называешь меня Майей.

Я пишу не отрываясь с тех пор, как поезд отправился из Бармера в Джодхпур.

Слова, слова, слова. Любимые мои слова. Как я умудрилась так долго выжить без них?

Моя новая ручка творит чудеса. Свободно скользит от образа к образу.

Сандип, каким я увидела его в первый раз.

(тощий, ушастый)

Улицы Джайсалмера.

(извилистые, как внутренности морской раковины)

Мина.

(светлокожая и напуганная)

Бариндра.

(спокойный, как река в прериях)

Про Акбара тоже напишешь? – спрашивает Сандип.

Да, потом.

Когда утихнет этот стук.

Когда утихнет этот стук. Голос Акбара до сих пор глухо пульсирует у меня в голове.

Ты будешь моей, Майя. И не пытайся сбежать. Я найду тебя. Кроме меня этого не сможет никто.

Как ты думаешь, за нами погонятся?

Я представляю себе, как Акбар идет по следу Мумаль. Как всматривается в даль пустыни.

Бариндра не погонится. Он решит, что это судьба. Хотя амма ему жизни не даст за то, что вернулся без меня. А Акбар? Он очень мстительный?

Но я-то знаю, что не в одной мстительности дело. Если он пустится преследовать нас, в этом будет и моя вина. Я смотрела в глаза Акбару смелее, чем подобает приличной индийской девушке. Понимала, что не стоит, но ничего не могла с собой поделать. Что-то в нем меня подкупало.

А впрочем, да ну его, Майя.

И еще я кое-что знаю: Акбар умел гипнотизировать голосом. Сделать так, чтобы у девушки, которая его услышит, задрожали поджилки.

А еще он думал, что рассмотрел в моих глазах желание.

Он рассказывает мне то, что открыла ему пустыня.

Старший брат. Младшая сестра. Мольба. Назови мое имя. Смех отца. Звон колокольчиков. Пустыня ест детей, которые далеко убегают.

Звенят белые браслеты. Шепчет что-то детский голос. Но никаких лиц, кроме лица Акбара. И такие же, как у него, глаза.

Он плачет от правды, которую открыла ему пустыня. От правды о его семье.

Сандип, дай на минутку ножик.

Когда появляется нож, пассажиры, которые до сих пор клевали носом, просыпаются, встрепенувшись, как будто их ткнули его острием. Десяток глаз, моргая, наблюдают, как я отпарываю дно рюкзака. Режу черные ручные стежки, положенные ровно, как рельсы и шпалы.

Сколько у тебя там еще секретных отделений, Майя?

Женщина напротив поднимает двух маленьких дочек к себе на колени. Мужчина с голым торсом и шерстяным платком на плечах подается вперед, как будто ему интересно, что я отвечу. Брахманский шнур прилип к его потной груди. Старушка щурится и бормочет под нос молитву Шиве.

На дощатый пол падает мой старый дневник. Два десятка глаз жадно смотрят на раскрывшиеся страницы.

Жизнь – это иллюзия, – читаю я вслух. – И смерть, оказывается, тоже. Что же тогда настоящее? Что остается, когда нас больше нет? Остаются две вещи: Любовь и Прощение.

Я захлопываю дневник и прикладываю его Сандипу к груди.

Теперь ты узнаешь обо мне всё.

Он прижимает мой дневник к сердцу. Черные глаза влажные, как чернила.

Тут про мою семью, – шепотом говорю я. – И про сожженного сикха. И про мои обрезанные волосы.

Первый раз с тех пор как мы нашли друг друга в палатке, Сандип ничего не говорит мне в ответ. Тишину он заполняет плачем. Открывает дневник на последней странице и читает: «Во сне все тоже настоящее».

Лучше начать с начала, Сандип.

Четыре душных потных часа, что поезд идет до Джодхпура, Сандип читает, страница за страницей.

(Осталась ли я все той же Майей, которая вела дневник?)

Стучат колеса. Сандип молча читает. Пассажиры снова засыпают.

На середине дневника он протягивает руку и дотрагивается до моих волос. Я вижу две косы, брошенные на пол гостиничного номера. Это жертва. Плата.