Марина Нефедова - Лесник и его нимфа

Парень что-то ответил, Лита не слышала.

– Но ведь духовные подвиги сами по себе не нужны… – говорил священник.

Тот опять что-то ответил.

– Монахом может становиться только тот, кто уже научился любить, – сказал вдруг священник. Лита замерла и напрягла весь свой слух. – Если вы можете о себе сказать, что умеете любить, тогда можете идти в монахи. А если нет, то женитьба – отличная школа любви, – и священник дружески похлопал юношу по плечу. – Мне кажется, это для большинства современных людей более подходящий…

– Девушка, я вас не узнал, – вдруг сказал Лесник. Он подошел с другой стороны.

– Привет… Я думала, ты про меня забыл навсегда. Стремно у вас тут, – ответила Лита, очень обрадовавшись.

– Я еле сбежал с этой конференции. Прости, пожалуйста. Пойдем? Или, хочешь, подойдем к мощам?

– Куда?

– К мощам Сергия Радонежского.

– Что это? Где это?

***

Они вошли в темную часть храма. Там стояла очередь, они встали в конец. Стояли молча. Тут читали и пели. Очередь медленно двигалась. Когда они уже были близко, к ним вдруг подошла женщина с маленьким ребенком и сказала Лите шепотом:

– Девушка, вы ребеночка моего не приложите, а то я не могу... Это, в нечистоте…

– Что? – не поняла Лита.

– Давайте, – вдруг сказал Лесник и взял ребенка на руки. Ребенок был какой-то замороженный и даже не сопротивлялся.

Они продвинулись еще на несколько шагов. Наконец Лита сказала.

– Я же некрещеная… Мне нельзя, наверное, подходить.

– Почему?

– Сейчас тот монах меня прогонит.

– Не прогонит.

Она замолчала. Они продвинулись на два шага.

– И что я должна делать? Целовать стекло?

– Можешь что-нибудь сказать. Или попросить.

– Что?

– Что хочешь.

Ребенок на руках у Лесника сидел смирно.

– Ты так хорошо умеешь держать детей…

– У меня племяннику четыре года. Я с ним на руках сто километров прошел.

Какая-то женщина впереди обернулась и строго посмотрела на них. Лита замолчала на минуту. Очередь неумолимо продвигалась.

– И о чем мне просить?

– О чем хочешь.

– А если я хочу играть в группе с гениальным чуваком…

Женщина впереди снова выразительно обернулась.

Еще три шага.

– Я не пойду, – наконец сказала Лита.

Тут ребенок заплакал. Очень тихо и жалобно, как дети обычно не плачут.

Лесник переключился на него, стал ему что-то говорить. Лита смотрела, как этот малыш странно плакал. Он, видимо, был не совсем здоров. Лита тут же вспомнила про психушку. Очередь приближалась.

Лита представила, как сейчас монах возле раки скажет ей на весь храм: «А ты-то что сюда приперлась, Лита?»

Очередь двигалась. Лесник разговаривал с ребенком. Лита потихоньку перемещалась за ним.

– Лесник, – наконец сказала она, – я боюсь.

Он ответил как-то очень тепло:

– Не бойся.

Наверное, он ребенку это сказал. Потому что тот после этих слов перестал ныть.

Они подошли уже к ступенькам. Деваться было некуда. Лита поднялась вслед за Лесником, подошла к раке.

Не глядя никуда, поцеловала стекло.

Монах ничего ей не сказал.

И она тогда попросила: «Я хочу поверить в Бога».

И поцеловала еще раз стекло.

***

Потом Лесник купил ей картоночку с Богородицей в красных одеждах и с голубыми глазами. Пошел с ней в лавку и купил – после того, как Лита пожаловалась ему, что монах на нее даже не посмотрел, а иконочку не продал. Леснику он дал икону без разговоров.

– Интересно, как он вычислил, что ты некрещеная?

– Не знаю…

Лита близко поднесла икону к глазам и посмотрела на Богородицу.

Потом они пошли в город, в столовую. Почти всю дорогу Лесник молчал, Лита болтала без остановки.

Лесник в Загорск периодически ездил в командировки, поэтому знал местный общепит и привел ее в столовку-стекляшку. Здесь на раздаче стояла тетенька-повар с «бабеттой» из марли на голове и раскладывала на тарелки прекрасную столовскую еду – гречку и вареную в кипятке колбасу, которая из-за кипятка была похожа не на кружочек, а на шапочку.

Это был пир. Лита на самом деле очень замерзла и хотела есть.

– И что, – спросила она во время их пира, – Сергий Радонежский помогает всем?

– Наверное. Мне рассказывал вахтер у нас на работе, как ему приснился однажды какой-то человек, так строго посмотрел на него и сказал: «Не пей». Он пошел после этого в храм, рассказал про сон – там ему стали иконы показывать, и он узнал Сергия. Уже год не пьет.

– Да, повезло. Мне вот всякая фигня снится в основном.

– Священник ему в храме сказал, что это кто-то за него молился.

– Да… Я же говорю – повезло. Боюсь, у меня с этим – полный оплот.

– Что?

– Ну, в смысле облом. Я в детстве думала, что это одно и то же. Когда в гимне пели «надежный оплот», я думала, что это то же самое, что «облом».

И Лита пошла на улицу курить. Потом походила кругами вокруг столовки. Потрогала рукой иконочку в кармане. Проверила, не положила ли сдуру случайно сигареты в тот же карман. Нет, слава Богу.

Лита вернулась в столовку. Лесник сидел спиной к входу и рисовал ручкой в блокнотике. Он рисовал семью, которая расположилась по диагонали через несколько столов – мама и двое детей. Скорее всего, рисовал одну из девочек – та с ложкой наперевес замерла перед тарелкой и смотрела куда-то в себя, другой рукой смешно подперев голову. Рисовал он быстро, иногда поднимая голову.

Лита подошла. Он убрал блокнот.

– А если, – сказала она, садясь и многозначительно глядя на ручку, которую он продолжал держать в руке, – все кинуть и пойти в Суриковское? Или на худграф?

Он как-то помрачнел и стал рассматривать ручку.

– Я подумаю, – наконец сказал он, оторвавшись от ручки и подняв на нее глаза.

У кого-то ведь она уже видела такой взгляд.

– Электричка через двадцать минут. Если быстро пойдем, то успеем… – он убрал ручку вслед за блокнотом.

– Хочешь, я поговорю со своими друзьями, которые учатся на худграфе? Познакомлю тебя с ними.

– Нет, не хочу.

– Да… Ты все-таки как-то мало похож на человека из какого-то поселка на Урале.

– Почему? Каким должен быть человек из какого-то поселка на Урале?

– Не знаю… Ты какой-то очень умный для этого.

Он усмехнулся.

– Нет, я хотела сказать…

– Моя мама была библиотекарем.

– А…

– Что, тогда все понятно? Тогда можно быть умным? – и он улыбнулся как-то печально.

И замолчал. Лита тоже молчала. «Была…» В общем, четыре года – это же совсем недавно.

– Ты скучаешь по ней? – наконец спросила она.

– Да, – он стал рассматривать сухофрукты из компота в стакане.

Лите казалось, что он хочет еще что-то сказать. То есть она прямо физически это почувствовала. Нельзя же все время молчать.

А он вдруг рассмеялся:

– Ты прямо как Момо…