Марина Нефедова - Лесник и его нимфа

А потом мама попала под поезд.

Саше было шестнадцать лет, и он ходил на опознание в морг, потому что сестра была уже замужем и ждала ребенка.

Дальше жизнь как бы продолжалась. Он ходил в школу. Потом уходил каждый день в лес, хотя была осень и было холодно. Никто его теперь не мог остановить. Да и дела до него особо никому не было.

***

Через месяц после смерти мамы его забрали в интернат прямо из школы. Сестра не знала, что нужно было сразу оформлять над ним опеку. Пришли с милицией, чего-то сказали, он ничего не понял, посадили в машину и увезли в интернат в другом районе.

Он хотел сбежать, но не было сил.

В интернате Саша вдруг начал рисовать. Вообще он и до этого всегда немножко рисовал, но тут выяснилось, что он рисует хорошо. Это его спасло. Благодаря стенгазетам его не раздавили воспитатели. Благодаря умению рисовать наколки можно было жить среди сверстников. Он выжил, не сломав внутреннего достоинства – того, что в интернатах и тюрьмах часто ломается. Еще помогли слова дяди Миши про «не бояться, даже если убьют или покалечат».

Через полгода сестра оформила над ним опеку и забрала его домой.

Муж сестры пил. Отчим мужа сестры был уголовник – он в молодости в драке убил человека. Его падчерица от него родила ребенка. Отчим обещал, что если она кому расскажет, он повесит ее на колготках. Это по пьяни Саше рассказал муж сестры, оборачиваясь все время на дверь, как будто оттуда должен был войти его батя с колготками. В общем, такая была жизнь.

Саша устроился работать на горно-обогатительный комбинат, приходил домой еле живой после смены – дома была злая и уставшая сестра, потому что ее маленький ребенок все время плакал. Ее муж сидел на кухне в клубах «Беломора» и говорил:

– Саня, мой тебе совет – никогда не женись.

Саша брал племянника и уходил с ним в лес. Теперь он любил племянника, лес и возможность рисовать.

Ночью вставал к ребенку часто тоже Саша. Ходил с ним на руках по квартире и пел колыбельные. В одну ночь, глядя на заснувшего у него на руках младенца, он вдруг подумал, что у них во всем их дурдоме поселился младенец Христос. Откуда ему пришло это в голову – непонятно… Тогда же, в ту ночь, он понял, что нужно уезжать отсюда. В Москву. От леса. От племянника. От своего обещания стать лесником.

Весь год с ним занималась математикой подруга его мамы, математичка из их школы. Говорила, что мозги-то у него хорошие, и пока не погибли, надо поступать в институт, в Москву. К лету сестра ушла от мужа и уехала в Свердловск. А Саша поехал к троюродной тете в Москву. Где первым делом похоронил свою последнюю мечту – не пошел в Суриковское. Поступил в технический вуз и вот второй год жил в Москве.

Его ценила на работе заведующая, и сессию он сдавал без троек. Он помогал по хозяйству своей тете, у которой жил, и брал дополнительную работу, чтобы зарабатывать деньги. Он жил так, как будто не было ни поселка, ни опознания попавшей под поезд «странной Аньки», ни интерната, ни жизни с сестрой и ее мужем-алкоголиком. В Москве – он так решил – он начал жизнь как бы с чистого листа. На самом деле это оказалось несложно – детство и отрочество, особенно то, что было после смерти лесника дяди Миши, почти напрочь выпали из его памяти. В московскую жизнь он вписался довольно легко. Интеллигентские корни неубиваемы.

***

Он никому ничего не рассказывал, и сейчас бы не рассказал. Но Лита читала про Момо. Она была похожа на Момо. Она слушала, как Момо. И вообще, она ведь могла намазаться зеленкой и ехать так в метро… Почему-то это имело значение.

– Эй, молодежь, на дискотеку вон идите, столовая закрывается!

Видимо, колбасу всю выловили из кипятка, и тетенькам пора было снимать «бабетты» и идти домой.

Пришлось встать и пойти к выходу. Лита напоследок только не удержалась, спросила:

– Как ты выжил во всем этом?

– Прекрасно. Я не стал лесником, не стал художником. Вот, теперь буду инженером.

***

В обратной электричке они сидели друг напротив друга. Лесник, кажется, заснул. Лита смотрела на него потихоньку. Ей первый раз за последние два года захотелось плакать. Мальчик из рабочего поселка. Который оказался не в то время не в том месте.

Что надо чувствовать, чтобы сломать своего бога-дерево?

Она закрыла глаза. Когда открыла, увидела, что Лесник смотрит на нее. Но он тут же отвернулся и стал смотреть в окошко.

– У тебя есть кассетный магнитофон? – спросила Лита.

– Нет. Но я могу взять у соседей.

Она порылась в сумке, достала кассету.

– На, послушай, если хочешь.

– Что это?

– Послушай.

– Это ты поешь?

– Ну да, мы.

Он взял кассету, убрал в карман.

– Тебе не страшно петь на улице?

– Нет, наоборот. Это единственное, что мне нравится делать.

Лита поизучала грязное стекло.

– Скажи, вот есть человек… Он гений. На самом деле. У него музыканты все очень клевые. Может быть, они взяли бы меня к себе. Хотя это бред, конечно… Они пригласили меня познакомиться, а я не пошла. Зря?

Он тоже поизучал грязное стекло. Потом сказал:

– Может, надо попробовать? А там как получится.

Он сказал это, и Лите стало вдруг очевидно – действительно, попробовать лучше, чем так мучиться.

– Знаешь, – вдруг сказал он. – У меня вот это какой-то выпавший кусок из жизни. Я не слушал никакой музыки, не знаю никаких групп. Ничего не знаю. Можешь устроить краткий ликбез для рабочих с Урала?

Лита, конечно, могла – и до самой Москвы, помогая себе руками и голосом так, что на них оборачивался весь вагон, рассказывала ему краткую историю мировой рок-музыки.

***

Но когда они вышли из электрички, она быстро слиняла. Попрощалась на ходу и убежала в метро. Она поняла, что ей надо все переварить. Вся эта Сашина история – это слишком много. Она не могла больше с ним рядом находиться. Какой-то перенасыщенный раствор.

Не доехав до дома, она зачем-то вышла на «Дзержинской» и стала ходить кругами вокруг «Детского мира». Никак не могла успокоиться. Во-первых, она помнила, как сказала монаху, что не верит в Бога. И весь день ей было почему-то стыдно за это перед Богом. И вторая заноза, которая прямо стала нарывать, – Лесник. Он какой-то слишком концентрированный. Надо держаться от него подальше. Лита обошла магазин уже в пятый раз, когда наткнулась вдруг на старуху, просящую милостыню. И Лита обрадовалась ей, как родной, как будто старуха могла облегчить ее терзания. Лита выскребла всю мелочь по карманам и сложила в протянутую руку. И ей стало как-то меньше стыдно перед Богом. Глупость какая-то – можно подумать, что эта мелочь могла ее оправдать.

***

Лежа в кровати, кроме узора на ковре можно было еще смотреть на лампочку в ночнике. Лита с детства любила смотреть на горящую лампочку. Лежала и смотрела, как младенец, прямо на яркий свет.