Марина Нефедова - Лесник и его нимфа

– А он тебя съест. От тебя ничего не останется.

– И что он говорил?

– Не знаю, я не слушал, – ответил Кремп и вдруг неожиданно спросил: – Почему ты уехала из Питера и кинула меня?

Лите вдруг стало Кремпа жалко. Он был сумасшедший. Несчастный талантливый наркоман. Она не знала, что ему ответить. Она молчала, молчала, потом неожиданно сказала:

– Мне надоела система.

– Надоела? Давно?

– Не знаю.

– А Фредди твой?

– А он не в системе.

– Это он-то не в системе?!

– Он сам по себе… Мне надоело, что нужно быть в каких-то правилах. Говорить сутками о всякой чуши и считать, что это и есть настоящая жизнь.

Лита посмотрела на свои руки. Одна была забинтована, и феньки на ней срезал ей в травмпункте Лесник по просьбе хирурга.

– Он сам по себе? Да он мажор просто.

– Мне плевать, кто как называется.

– Значит, – спросил Кремп, – все, что мы делали, дерьмо?

– Нет.

– Значит, я дерьмо?

– Нет.

Кремп не стал, к счастью, продолжать этот дебильный разговор. Он молча сидел на стуле, сидел, сидел, сидел, потом встал, взял ее гитару и со всего размаху треснул об пол. Бедная гитара вскрикнула по-человечески и разлетелась на несколько кусков.

Лита вскрикнула вместе с ней.

– Ты что?! Что ты делаешь? – закричала она.

– Это же я тебе подарил? Ну вот, я забираю это обратно.

И он ушел, хлопнув дверью. Перед тем, как переступить порог, обернулся и сказал:

– Он тебя съест.

Лита стояла посреди квартиры, глядя на убитую гитару. Ей казалось, что это убили человека.

***

Два дня она мучилась. Накрывалась одеялом с головой и лежала там, в темноте. Но мучилась она не из-за Кремпа и гитары. То есть из-за них тоже, но главное – Лесник ей не звонил! Не позвонил ни разу! Не спросил, как она себя чувствует. Вообще, жива ли она? Никто не звонил. Но никто – это ладно. Он не звонил. Значит, все, что он делал, он делал просто как порядочный человек, который, понятно, не бросит же больную идиотку посреди улицы. Но какое это отношение имеет к тому, о чем она, не переставая, думала все первые сутки, когда вернулась домой и плавала в растворе из болезни и счастья? Сейчас эти мысли становились невыносимыми. С чего она взяла, что нужна Леснику? Доказательств никаких не было. Зато было очевидно, что невозможно ходить ногами по небу. И лучше даже не надеяться на это, а то потом будет хуже.

И Лита думала и думала об этом. Наконец она сползла с кровати и потащилась к телефону – звонить ему сама. И вот тут она обнаружила, что телефон не гудит – просто он был сломан… Да, и Кремп ведь говорил, что не мог дозвониться до нее. Мама была чем-то там сильно занята в своей далекой от Литы жизни и даже не заметила, что дома у них уже несколько дней сломан телефон.

На следующее утро пришел мастер – оказалось, дело было в каком-то телефонном проводе. И когда все починили, телефон прямо минут через пятнадцать и затрезвонил. Лита кинулась к нему, как к родному.

– Здравствуйте, Лита, – сказали в трубке. – Я безумно счастлив вас слышать. Наконец я вас нашел.

Это был Фредди Крюгер.

***

После его звонка Лита сутки не спала. Он пригласил ее приехать к нему завтра.

Она с ужасом вспомнила, что завтра ей снимают швы.

– Послезавтра, – выдавила Лита.

Она попросила Маньку дать ей ее гитару – заехал Манькин теперь уже почти муж и привез гитару и привет от Маньки, у которой был токсикоз. Лита стала снова слушать Федины записи и почти сутки играла на гитаре с зашитой правой рукой – благо пальцы не до конца были перебинтованы. К концу суток она поняла, что готова отдать все, что у нее есть, за возможность играть с этим человеком. Да!

***

И вот когда она это поняла, ей позвонил Лесник. Сказал, что болел все это время. (Заразился от нее – этого, конечно, он не сказал, но Лите эта мысль пришла в голову, и она почувствовала себя виноватой.) Еще сказал, что звонил ей, но не мог дозвониться. Спросил, как она себя чувствует. И в довершение очень трогательно пригласил ее в кино.

И когда Лита услышала его голос, она почти забыла про великую музыку и гения Фредди. Она бежала на встречу с Лесником после травмпункта, где ей, наконец, сняли швы, и когда они встретились, она вместо кино потащила его на крышу.

***

Почему-то он был очень бледным. Но Лита тогда не придала этому значения. Зато она сияла, как никогда. Он даже сказал ей, что у нее глаза - как фотовспышка. Крыша была Литина любимая, отсюда было видно пол-Москвы.

– Я на самом деле жутко боюсь высоты, – сказала Лита, когда они поднялись наверх.

– Это хорошо.

– Суицид с помощью крыши мне не грозит?

Он не ответил.

– Знаешь, – сказал он вдруг. – Мне почему-то в последнее время кажется, что мир картонный и развалится в любой момент, – и он посмотрел на нее как-то странно.

– Мне тоже все время так кажется, – радостно ответила Лита.

– Смотри, вон в той стороне твой дом.

– Где? Ха. Так вон же он. Вон он, мой домик…

Ветер был очень сильный. Лита надела капюшон.

– А Манька на этой крыше устроила один раз идиотскую проверку. Пошла сюда с человеком, который ее очень любил. Хороший человек. И подстроила так, что их тут как будто закрыли.

– Зачем?

– Хотела его проверить так. Представляешь – холодно, дождь, а они теперь должны на этой крыше провести остаток своей жизни. Ну вот закрыли их. Высоко, кричать почти бесполезно. Короче, у этого ее друга началась какая-то неприличная истерика. Он начал обвинять ее, что это она его сюда затащила, ну и всякая такая ерунда.

– И?..

– Ну и она его после этого бросила. Стала встречаться с другим человеком. Сейчас ждет от него ребенка. Этого, другого, на крышу уже решила не водить. А тот человек, Леша, ее любил. И сейчас, по-моему, любит. Манька сделала большую глупость… А твой дом в какой стороне? Там?

– Моего отсюда не видно… Почему глупость?

Лита молчала, глядя вдаль.

– Почему глупость? – снова спросил он.

– Потому что любой человек имеет право быть слабым. И испугаться. Любой имеет право быть слабым. – Она повернулась к нему. Он стоял и смотрел на нее. Стекла не было.

Она сделала шаг и подняла глаза. И еще сделала маленький шаг. И коснулась кончиками пальцев его лица. И сделала то, что давно уже хотела сделать, – утонула пальцами в его густых волосах. Лита еще не поверила, что это происходит, а они уже целовались, а был, между прочим, очень сильный ветер тут, на крыше, а они целовались очень долго, пока Лита наконец не уткнулась ему в грудь лицом, но куртка была холодная, и он расстегнул ее, и она уткнулась ему в теплый свитер, он обнял ее, и она стояла так, и не могла прервать этого, и поняла – никакая музыка, никакой кайф, когда получается сыграть то, что надо, не сравнится с тем, что с ней сейчас происходит. Музыку нельзя так обнять – у нее нет рук, глаз и губ.