Корбан Эддисон - Слезы темной воды

Когда у нее не осталось слов, она посмотрела на Пола, и он прикоснулся к ее щеке, вытирая слезы.

– Я люблю тебя, Мэг, – сказал он. – И всегда буду любить.

– Я тоже тебя люблю, – ответила она. – Ты лучшее, что у меня есть в жизни.

Он отъехал от тротуара и, ускоряясь, двинулся вперед по улице, оставляя позади дом и связанные с ним воспоминания. Она не обернулась ни разу.

Сразу после обеда Лонгфелло принес пачку бумаги и шариковую ручку, как просил Исмаил. У него оставалось всего два дня, прежде чем его посадят на автобус до исправительного заведения усиленного режима в Висконсине, где ему предстояло провести остаток своей земной жизни. По словам тюремщика, там он сможет ходить в библиотеку, играть в баскетбол в спортивном зале, посещать богослужения, гулять во дворе и встречаться с матерью и сестрой всякий раз, когда у тех будет возможность потратить три часа на поездку из Миннеаполиса. Это было лучшее, что могла сделать для него судья Маккензи, и он был ей за это благодарен. Но до переезда оставалось еще два дня. Сейчас он думал об одном – как написать письмо Махмуду.

Идея пришла к нему ночью, как старый сон о Ясмин. Она так взволновала его, что он уже не смог снова заснуть. Дело было рискованное, но теперь, когда «Шабааб» обратилась в бегство и в Могадишо стало безопаснее, это представлялось возможным. Он сел за стойку, положил листы бумаги на книгу исламской поэзии, которую взял в библиотеке, и начал писать.

Дорогой дядя Махмуд.

Я знаю, Вам известно о моей ситуации. Мой адвокат сказала, что говорила с Вами и сообщила хорошие вести о моей матери и сестре. Жаль, что мы не смогли встретиться, как планировали. Было бы здорово увидеть Вас снова. Сегодня у меня есть одна простая просьба, хотя я знаю, что выполнить ее Вам будет трудно. Я прошу не только для себя, но и для моего отца, и для будущего нашей страны.

Когда мы в последний раз встречались, Вы сказали, что после нападения наша школа закрылась. Вы говорили, что не было денег на зарплаты сотрудникам и что все боялись. Судя по тому, что я прочитал в газетах, теперь все обстоит иначе. Я прошу, чтобы Вы взяли деньги, которые я дал Вам, и снова наняли учителей. Я прошу Вас использовать свои ресурсы, чтобы заново открыть школу и учить новое поколение воспитанников тому, чего хотел мой отец: почитать Аллаха, ценить истину, любить ближних и работать на благо Сомали. Я никогда не покину место, куда сейчас отправляюсь. Но эта мысль беспокоит меня меньше, чем мысль о том, что никто не продолжит дело моего отца. Пожалуйста, Махмуд, используйте влияние, которым Бог одарил Вас, во благо.

Что касается меня, то я планирую начать писать, чтобы показать нашим братьям и сестрам, что перо куда сильнее автомата. На оставшиеся мне годы у меня есть лишь одно устремление, устремление Руми, написанное в его эпитафии: «Когда я умру, ищите мою могилу не на земле, но в сердцах людей».

Живите счастливо, мой дядя, и благодарю Вас за Вашу доброту.

Он сложил письмо пополам, написал адрес Махмуда, подошел к двери и два раза постучал. Лонгфелло не заставил себя долго ждать.

– Могадишо, да? – проворчал тюремщик, приняв письмо и прочитав неразборчивый почерк Исмаила. – Представляешь, сколько марки будут стоить? Тебе повезло, что у тебя такой щедрый адвокат. Позволь спросить, о чем оно?

– Это моему дяде, – пояснил Исмаил, не видя причин таиться. – Мой отец основал школу, которая закрылась, когда он умер. Я прошу дядю снова ее открыть.

Лонгфелло недоверчиво уставился на него.

– Странный ты человек, Исмаил, или Афиарех, или как там, черт возьми, тебя зовут. – Он подмигнул. – Но я буду скучать по тебе.

Исмаил улыбнулся тюремщику, и дверь захлопнулась. Затем он вышел на середину камеры, повернулся на восток в сторону Мекки, закрыл глаза и начал молиться.

Место это называлось Бризы, и такое название подходило ему как нельзя лучше. Пассаты дули с Индийского океана, как и тысячелетия назад, шелестя листьями в пальмовых рощах вдоль берега, тревожа поверхность воды внутри барьерного рифа и невидимой рукой лепя из песка фигуры вдоль линии воды. Воздух на острове был наполнен ароматами специй и цветов. Никогда еще Пол не видел такого разноцветия бугенвиллей, такого разнообразия тропических деревьев, растущих в саду, девственном, как сам Эдем. Занзибар повлиял на него удивительным образом. У него возникло непреодолимое желание писать стихи, хотя он никогда не блистал поэтическим даром.

Он до сих пор не мог поверить, что находится здесь, в этот день, с этими людьми, с Ванессой, Квентином и Ариадной, чтобы увековечить память Дэниела и попрощаться в последний раз. Он не мог поверить, что прошедший год изменил его так сильно. После того как он несколько десятилетий прятался от всех – от всех, кроме Меган, – ему встретились люди, которые по-настоящему понимали его и которые не требовали от него больше, чем он мог дать. Он не мог поверить в то, как Ванесса стала смотреть на него после окончания суда, как она держала его за руку, как смеялась над его шутками, как ее музыка уносила его, не мог поверить в ту страсть, которой она его одарила, когда наконец пустила его в свою постель. Она не совсем принадлежала ему. И никогда не будет принадлежать ему полностью. Но почему-то наслаждаться ею, быть может, даже любить ее не казалось чем-то неправильным. Возможно ли это? Неужели он действительно полюбил ее?

Они сидели рядом на пологом берегу, пока солнце пряталось у них за спиной, посылая рубиновые лучи света сквозь пальмовые заросли и создавая длинные тени на турмалиновых водах. В отдалении Пол видел, как волны разбиваются о рифы. Квентин и Ариадна плавали с масками в лагуне ярдах в ста от берега. Они, как два морских существа, казалось, готовы были все дни напролет купаться, плавать на каяках или просто плескаться на берегу.

– Иногда мне кажется, что в прошлой жизни они были близнецами, – сказала Ванесса, глядя на него сквозь темные очки. Белоснежная туника прикрывала ее бирюзовый купальник и слегка порозовевшие от солнца бледные ноги. – Вы с Меган тоже такими были?

Он посмотрел на нее, вертя в пальцах ракушку, которую нашел в песке.

– Да. Но мы никогда вот так не путешествовали. Отец считал, что работа – это жизнь.

– Легко так смотреть на вещи, – сказала она. – Чтобы научиться расслабляться, требуется сделать усилие. Но мы неплохо справляемся, как думаешь?

– Здесь рай, – ответил он. – Настоящее испытание начнется, когда мы вернемся домой.