Олег Красин - кукла в волнах

«Для меня, что ли приготовили столько бумаги», — подумал я и сел на стул стоящий у окна. Капитаны переглянулись. Вероятно, их слегка покоробило, что я сел на стул без разрешения. Может они и привыкли, что перед ними все стоят навытяжку, но я был у себя дома, а они в гостях. Тот, что находился у окна, забарабанил пальцами по подоконнику, потом спросил неприятным металлическим баритоном:

— Ты замполит комендатуры?

— Да.

— Что можешь сказать о личном составе?

— В каком смысле? — удивился я.

— Не притворяйся дурачком, лейтенант, — вмешался второй, у него оказался крепкий густой басок, — ты еще молод, не порть себе карьеру!

«Вот чем они еще отличаются, — отвлекся я, — разные голоса. Похоже на дуэт из оперы вроде «Бориса Годунова». Этот, который сидит, может быть монахом Пименом, а у окна сам царь Борис. Хреновый голос у него, вредный!»

— Меня интересуют возможные подозреваемые, — между тем, продолжил первый, которого я связал с именем царя-детоубийцы, — тебе ведь известно о ЧП в полку? Давай для начала поговорим о солдатах, потом о прапорщиках и офицерах.

Переборов своё негативное отношение к особистам, я решил настроиться на сотрудничество — всё равно надо найти эту сволочь, портившую самолеты. Пусть уж этим займутся профессионалы, тем более это входит в их прямые должностные обязанности.

— Я никого не подозреваю, — ответил им, немного подумав, — конечно, в комендатуре есть всякие, даже несколько бойцов из дисбата [8] дисциплинарный батальон , но им незачем. Потом, возле самолетов из наших никого не бывает, кроме заправщиков кислородом и воителей АПА, но их все видят: и техники, и дежурный по АТО.

— Ты выводы-то не делай. Мы сами их сделаем! — вновь вмешался тот, что сидел за столом. Он провел тыльной стороной ладони по курносому носу, стирая пот, и откашлялся, — сколько конкретно у вас солдат из дисбата можешь сказать, назвать по-фамильно?

— Я бы их назвал, но могу быть неточным. Давайте, завтра подготовлю подробный список.

— Укажи также, за что каждый из солдат находился там и какой срок пребывал.

— А стрелки роты охраны? — спросил стоящий у окна, — они ведь имеют доступ к самолетам, ночью, когда их охраняют?

— Да, они охраняют ночью, — подтвердил я, — но воздухозаборники самолетов в это время закрыты колпаками, забросить туда что-либо невозможно.

— Значит ты, переводишь стрелки на полковых? — спросил сидящий за столом басовитый капитан, — думаешь, полковые устроили весь этот бардак?

— Зачем мне переводить стрелки?

— А что ты скажешь в отношении прапорщика? — особист достал один лист из красной папки и так, чтобы я не увидел ничего, прикрыл его рукой, — в отношении Винника?

— А что Винник? Старшина в моей роте, немного пьёт, но в целом справляется.

— У нас есть сигнал на него. Он несколько дней назад проигрался в карты техникам эскадрильи, в которой были повреждены самолеты. Потом с ними разругался. Может это месть?

Капитан строгим взглядом посмотрел мне в глаза, но от его показной строгости глаза, казалось, совсем осветлились и поблекли, как увядшие полевые цветы. Второй отошел от окна, взял стул и присел рядом.

— Мы рассчитываем на твою помощь, — произнес он, — вот бумага и ручка.

— Что я должен писать? — насторожился я.

— Я тебе продиктую. Бери ручку!

— Вы что, вербуете меня? Зря. Стукачом никогда не был, и писать ничего не буду.

Второй особист раздраженно откинулся на спинку стула. Басок его зазвучал гуще, сильнее, так, словно некто принялся бубнить в пустую бочку.

— Фильмов насмотрелся? Про Штрилица? Надо будет, завербуем. А сейчас пиши характеристику на Винника, как его замполит.

Обдумывая каждое слово, чтобы вдруг не навредить своему прапорщику, я принялся писать. Оба капитана терпеливо ждали, закурив у открытого окна, которое вытягивало, словно пылесосом, сигаретный дым в сгущающиеся сумерки. Впрочем, ждать им особо долго не пришлось, поскольку текст получился небольшим.

Пробежав глазами мою писанину, они положила её на стол и предупредили:

— О нашем разговоре никому не рассказывай. Если спросят, скажешь, что интересовались морально-политической обстановкой в батальоне. А так пока всё, можешь идти.

Я поднялся и вышел из кабинета, плотно закрыв за собой дверь. Потом, немного подождав, вспомнил, что из соседней комнаты надо забрать тетради по политзанятиям и отнести их в ленинскую комнату.

Стены домика в автопарке были, как и везде фанерными, в углу комнаты зияла небольшая дыра, прогрызенная крысами. Войдя внутрь, я услышал приглушенные голоса двух капитанов. Их речь едва пробивалась из-за стенки, но я разобрал, как обладатель гулкого баса, спросил другого, мысленно окрещенного мной царем Борисом:

— Ты что хотел его завербовать, без подготовки?

— Да, ерунда, — ответил «царь Борис», — и не таких вербовали. У меня был случай в Венгрии. Жена одного начальника, кажется заместителя командира батальона, пошла в универмаг и попалась на краже. Я забирал её в местной полиции. Дамочка была хоть куда — бывалая. Знаешь, чтобы это дело закрыть была готова отдаться тут же, за углом универмага. Но мне надо было делать план по вербовке. Вызываю её мужа и говорю: «Союз в двадцать четыре часа или подписка о сотрудничестве». Так что у него выбора не было — стал «штыком». А с его мадам мы всё равно переспали. Кстати, пришлось и её вербануть, чтобы собирать информацию среди гарнизонных баб и знать, кто о чем болтает. Она потом мне много интересного рассказывала.

— Ну, это у тебя вербовка на компромате, а здесь другой случай.

— Другой, другой… А то, что он спит с солдаткой-библиотекаршей вместо того, чтобы работать с бойцами, это что? Если написать «телегу» на него, так ему так по жопе напинают, что запомнит на всю оставшуюся службу.

Я не стал дослушивать разговор. Стараясь не шуметь, взял тетрадки и осторожно вышел из комнаты. По дороге размышлял о сказанном. То, что у нас с Лидкой были близкие отношения, знало полкомендатуры и никого это не смущало. Во-первых, в лагерных условиях установить такие отношения гораздо проще, чем в городе, а во-вторых, я был холостяком, следовательно, обвинить меня в нарушении морали весьма затруднительно. Если нет обязательств, то и нарушить их невозможно.

Однако, неприятный осадок от услышанного остался.

К вечеру появился Гуторин. Невысокого роста, ладно скроенный, с выбивающимся рыжим чубом из-под козырька фуражки, с начищенными до глянца сапогами, он представлял собой тип настоящего казака. Его легко можно было представить на коне в синих штанах с красными лампасами и шашкой на боку. Глядел он на всех слегка насмешливо, даже как-то свысока. Видимо, сказывалась закваска бывшего десантника. Он приехал одетый не в техничку, а в повседневной одежде: зеленая рубашка, бриджи, сапоги. На подмышках рубашки от жары проступили белесые пятна пота.