Гектор Тобар - 33. В плену темноты

На протяжении своего визита в Диснейленд, который широко освещался в прессе, рабочие из «Сан-Хосе» были в желтых шахтерских касках с прикрепленными к ним черными мышиными ушками. В феврале двадцать пять из них посетили Святую землю, и министерство туризма Израиля вручило каждому шляпу с надписью «Израиль любит тебя». Шахтеры были благодарны корпорации «Дисней» за возможность отвезти свои семьи в «самое счастливое место на земле»; они также были благодарны правительству Израиля за возможность посетить храм Гроба Господня, реку Иордан и другие священные места и таким образом отдать должное святому провидению, которое спасло их жизни. Но к этой благодарности примешивалось странное ощущение от того, что к ним относятся как к знаменитостям. «На тебя смотрят как на рок-звезду – и это стресс, – сказал Педро Кортес, участник обеих поездок. – Когда мы зашли в Диснейленд, люди просили разрешения к нам прикоснуться. Как будто мы святые». Когда гости «Волшебного королевства» видели шахтера в желтой каске, идущего по центральной аллее, они говорили: «Да это один из чилийских шахтеров!» Посетители парка вспоминали историю этих людей – их спасли из самой глубокой подземной ловушки в истории человечества – и, естественно, не могли удержаться, чтобы не пойти следом и не сделать пару снимков. «Да, это действительно чудо, что мы остались живы. Мы благодарны Богу и всем людям, которые нам помогли, – добавил Педро. – Но это было как в кино про жизнь Христа, когда он шел, и все шли за ним». Такое же странное поведение прохожих продолжалось и на Святой земле.

После возвращения в Чили Педро решил, что пора завязывать быть героем или персонажем библейской истории. Пора снова привести жизнь в порядок. Для начала, вместо того чтобы купить дорогую желтую «Camaro», о которой он мечтал, пока находился на шахте, он купил подержанный джип. И, что куда важнее, он решил поступить в университет и получить диплом по электронике. Но когда начал посещать занятия, то возникла небольшая проблема: он был единственной знаменитостью в студенческом городке. Журналисты осаждали аудиторию, чтобы поговорить с ним. «Я хотел сохранять спокойствие, но все было против меня», – рассказывал он. И журналисты с телевидения, и длительная тишина – все это вызывало воспоминания о пребывании в шахте, даже вид его девушки и родных вызывал не те чувства. В один из дней Педро ушел с занятий в слезах и пропустил два последующих дня: «Я чувствовал себя полностью опустошенным». Ему казалось, что он разочаровывает всех, что никогда не дорастет до уровня их ожиданий, и он отчаянно пытался объяснить это чувство профессионалу, который, по идее, должен был ему помочь. «Но даже психолог не смог меня понять».

В первые месяцы после освобождения из шахты «Сан-Хосе» Виктор Сеговия не страдал ни ночными кошмарами, ни чувством собственной неполноценности. Но его телефон постоянно разрывался от звонков родственников и друзей, которые видели в нем человека, способного волшебным образом решить все их проблемы: не потому, что он живое чудо и почти святой, а скорее из-за того, что у него в карманах завелись деньги. Они звонили непременно с жалобами или просьбами: «Виктор, я что-то плохо себя чувствую»; «Слушай, старик, у меня тут проблема»; «Мне нужен миллион песо» (примерно 2000 долларов); «У меня забирают телевизор и мебель за долги, нужна твоя помощь!» Впоследствии Виктор говорил, что его друзья и родственники начали относиться к нему «как к банку». «Были и такие ребята, которые просто звонили и просили 50 или 100 долларов, – рассказывал он, – не удосужившись даже из вежливости пригласить меня на кружку пива. Их интересовали мои деньги – и только». Вокруг него начали образовываться концентрические круги просителей: начали звонить уже друзья друзей и друзья родственников. Когда в конце концов Виктор перестал давать в долг, то обнаружил, что уже раздал почти шесть миллионов чилийских песо (примерно 12 000 долларов или, грубо говоря, столько, сколько зарабатывают за год), и большую часть этих денег ему уже никто никогда не вернет.

Я встретился с шахтерами в тот период, когда они начали понимать, что золотые горы, которые свалились на них после освобождения, – это совсем немного и совсем ненадолго. Как и Виктор Сеговия, все они спустили деньги довольно быстро – миллион чилийских песо запросто улетал в трубу. Первый, с кем я поговорил по душам за столиком пустого ресторана в Копьяпо, был Ричард Вильярроэль. Он рассказывал о буровых сверлах, о том, как рос без отца, и о недавнем рождении своего первого сына. Затем он перешел к текущему моменту и к своему психическому состоянию: сейчас, когда он уже не ездил за границу и был дома, ноша пережитого навалилась на него с новой силой. «Сейчас мне тяжелее всего, – сказал Ричард. – Я ничего не чувствую. Я стал серьезнее. Стал жестче. Я никогда не плачу. Жена это тоже заметила. Что бы ни происходило, мне как будто все равно. И у меня беспорядок в мыслях. Я могу сейчас говорить с вами, а потом потерять нить разговора. И вам придется напомнить мне, о чем шла речь минуту назад». Я спросил, ходил ли он к психологу или психиатру. Он ответил, что ходил. Но врач сказал: «У вас все в порядке, можете идти». На что Ричард возразил: «В порядке? Я так не думаю. Спросите у моей жены. Она объяснит, каким я был раньше и каким стал сейчас».

Когда я приходил к шахтерам домой, их жены и девушки высказывали одну и ту же мысль: из шахты их мужья вернулись не такими, какими уходили туда. «Тот Артуро, который раньше здесь жил, навсегда остался в шахте, – сказала мне Джессика Чилла. – Новый Дарио Артуро Сеговия стойкий и бесчувственный. Его можно ударить, и он ничего не скажет в ответ. Он ничего не чувствует». Даже его шестилетняя дочь сказала, что с отцом что-то не так. «Это уже не тот Артуро». Джессика пыталась вернуть их прошлую рутину, простые радости вроде того, чтобы по очереди забирать дочку из школы.

– У нас был определенный распорядок, – говорит Джессика, пригласив меня в гостиную.

– Да, приятный распорядок, – соглашается Дарио.

– Он даже готовил для меня, – добавляет Джессика.

– Да, готовил.

– Но теперь не готовит, – продолжает Джессика и смеется, потому что это было действительно необычно – простой шахтер готовит блюда и делает это с любовью и заботой. И еще она смеется потому, что хоть Артуро и изменился, но процесс уже начал двигаться в обратную сторону. «Два или три месяца назад все было гораздо хуже».

Сюзана Валенсуэла также наблюдала страдания своего «Тарзана» – Йонни Барриоса. Каждый день, когда солнце заходило и за окном становилось темно, он впадал в депрессию. Иногда он просыпался среди ночи, надевал свою старую каску и сидел в гостиной с включенным фонариком, как будто снова был в глубине тоннелей «Сан-Хосе», слушая отдаленный грохот. Иногда он начинал кричать и бить по диванной подушке. «Я не знала, что делать», – говорила Сюзана. Это повторялось каждую ночь в течение нескольких дней, пока в конце концов Сюзана включила свет в гостиной, схватила его, прижала к себе и сказала: «Проснись, проснись, родной, все позади». После этого он проспал весь день и всю ночь – так много, что это явно было отклонением от нормы. А потом опять не мог заснуть, и Сюзана делала ему чай с молоком, и приносила его Йонни на подносе, как будто у него день рождения, и пела ему, как маленькому ребенку, «Estas son la mañanitas» [66]. Она повторяла это изо дня в день, каждый вечер песенка «с днем рождения» и чай с теплым молоком. Она убедила его снова сходить к психиатру, и через некоторое время он начал мало-помалу приходить в норму.