Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

Поднялась с крылечка и тетка Варя, в вечном земном поклоне опираясь на вышорканный дожелта, березовый ботажок, прищуристо вгляделась в Ивана, с трудом признав в нем соседского парнишку.

— Ой, дак Ванюшка Краснобаев! Сроду бы не признала, — ишь забородател-то, что геолог.

— Какой геолог?! — склонив голову на плечо, любуясь племяшом и крестничком, возразил дядя Ваня. — Вылитый поп. В городской церкви видал, — две капли воды.

— Вот бы в нашу церкву батюшкой и шел…

— Тетя Варя, — Иван склонил грешную голову – какой из меня батюшка?! Весь в грехах, как в шелках.

Крёстный стал выспрашивать племяша о житье-бытье, о братьях и сестрах, о Ивановых дочерях. А потом в разговоре помянулся и покойный Гоша Хуцан, и тетка Варя поведала, что к великому празднику Крещения Господня ездила на службу в городскую церковь, да там же заказала отпевание и сорокоуст рабу Божиему Георгию, а потом освященный песочек насыпала крестом на Гошиной могилке.

— Прости ему, Боже, — старуха перекрестилась иссохшей, бесплотной шепотью, а Иван, попутно с Гошиной, мимолетно и скорбно оглядев свою судьбу, где роились грехи, словно осы в гудящем гнездовье, уныло вопросил тетку Варю:

— А всякий ли грех, тетя Варя, простится?

— Господь милостив, — ласково улыбнулась старуха восковыми губами, — ежели раскаешься во грехах и замолишь свои пригрешения. Да и не станешь боле пригрешать…

Легко молвила тетка Варя: не станешь пригрешать, — обреченно усмехнулся Иван, — а как не пригрешать, ежели на каждом шагу — и в деле, и в помыслах — искушения сплошные и пригрешения? По городскому броду проплыл, это же скольких девушек хоть мимолетно, но окинешь азартным глазом от стегна до выи. А ведь как Христос рек: прелюбодействуя в помышлении, уже пригрешаешь, любодеи творишь. Так что же глаза мужикам выбить, а потом оскопить?.. Да за день кого облаешь, кого облукавишь, здесь к рукам приберешь, что худо лежит, там душой скривишь, тут скосишь…

Словно услыхав Ивановы сомнения, тетка Варя согласно покачала головой, по самые сросшие брови затянутой черным платком:

— Оно, конечно, лишь Господь без греха. Но лишь бы не угасло в душе покаяние.

Крёстный, норовя снова обнять и расцеловать племяша, прибавил:

— А покаянные слезы грешника – радость ангелам на небеси, херувимам и серефимам. Так от, крестничек…

— Ты, Ваня, церкву-то нашу видел, Свято-Никольскую? – спросила тетка Варя и, когда Иван кивнул, грустно вздохнула. – Эх, жалко мама твоя не дожила до светлого праздничка… Аксинья, подруженька моя, Царствие ей Небесное…

— Вот бы радость-то сестре, — крёстный скорбно затряс седенькой головой. — По-божески, паря, жила, а негде Христу Богу помолиться, кресту поклониться. Укырскую церкву своротили, дак она ишо в девках ходила…

— Кого, бара, городишь?! Она уже за Петром была, с брюхом ходила… Значит видал, Ваня, церкву нашу…

— Видел, тетя Варя. Уже и леса разобрали…

— Ишь сподобились — прямо на нашей улице церква, посреди села. Буду в приходе пастись, огонек сторожить в лампадке негасимой. А где и по хозяйству подсоблю, иконки протру. Вот сидим, председателя ждем. Насчет земли решает…

Да, Иван видел церковь …золотовенцовая, с шатровым куполом, еще не увенчанная крестом… стоял оторопело и глазам не верил: во сне ли, наяву ли.

…Помнится, накануне Покрова Божией Матери Иван слег, и уж не чаял выжить – старуха пустоглазая склонилась к изголовью, дыша могильным тленом. И загадал Иван с предснежной печалью: не дожить ему до светлого дня, когда народится храм Божий в его притрактовом селе, обезбоженном, хмельном и вороватом. Вызреет благое время и для храма, но Иванова душа уже покинет юдоль грешную, и, проплывая над синим озерами и белесыми степями, вдруг сладостно замрет, покачиваясь на причальных волнах колокольного звона. Иван запечатлел видение в стихе, что явился покаянной, хворой ночью, когда боль, спалив грешные помыслы, отлегла, и о смерти думалось легко и беспечально:

Я уйду, и с голубых небес

опустится на степь и лес

зеленой мглою лето.

У покаянного рассвета

С мольбою к Богу обращусь…

услышу, как поет младая Русь,

увижу: сон или не сон?

в моем поселье – церковь,

колокольный звон.

Я в белом рубище, босой,

иду с косой в заречные покосы.

Вышептал прощальный стих, и усмешка скосила обметанные жаром, потресканные губы: в моем поселье церковь, колокольный звон?! Блажь, смешно, грешно…

Недели через две одыбал — ворчливо отступила пустоглазая с наточенной косой, – и по теплу уехал в Забайкалье. Заночевал у школьного приятеля и ранним утром прошелся по селу. Свернул с московского тракта на родную улицу и… замер у беленых палисадов… Словно крашенное луковым пером, пасхальное яйцо, выкатилось солнце из-за таежного хребта, стирая ночной морок с деревенских изб и озера, и в утренней заре засияла церковь сосновыми венцами. И уже виделись пылающие золотом кресты, и слышался пасхальный звон, плывущий над селом и озером, и гаснущий в дали, где степь сливалась с небесами

1988, 2003, 2010.

Слово из забайкальского диалекта, которое женщины обычно употребляли для связки слов, как мужики – «паря».

Семейские — староверы Забайкалья.

Ночная пристежка – гулящая баба ли, девка.

Суглан – собрание, совещание.

Сабантуй – здесь, в смысле, гулянка.

Яба цыренка (бурятское) — идите отсюда.

Упадь – падаль.

Халюный – горячий.

Полоз – змеи.

Боговы слова (староверческое) — молитва.

Расстрижка (староверческое) — жена, стриженная наголо за измену мужу.

Бома – бес.

Фармазоны – так в народе звали франкмасонов.

В Красночикойском районе Читинской области по реке Чикой осели старообрядцы, переселенные при Екатерине Великой из Польши, отчего прозывались не только семейскими, но и поляками.

Гуран (забайкальское) — сибиряк, на обличку чернее головешки, кровно породненный с бурятами, любит густой чай.

При царе-косаре – давно; при патриархе Никоне русская православная церковь раскололась на староверов и нововеров – никониан.

Посолонь – по солнцу.

У староверов в Имени Бога одно «и».

Зимобор — март.

Морозы на праздник Сретенья Господня.

Самаряне — иудейская секта, признающая из книг Ветхого Завета лишь одно пятикнижье Моисеево.

Сороки — день памяти 40 великомучеников Севастийских.

Элиасов Л.Е. Словарь русских говоров Забайкалья. М., 1980. С.251.

Куна – куница; здесь – девица.

Чумачки – легкомысленные девушки.

Щепотник (староверческое) — православный, который крестится щепотью.

Чембур — ремень, который протягивали поверх чресседельника, чтобы закрепить оглобли на спине лошади.