Владимир Кунин - Сошедшие с небес

– Ты, Миша, шерсть на загривке не поднимай. Ты думай, как помочь таким ребятам. А то они черт-те чем занимаются. По толкучке шляются, в чайной портки просиживают. А у них жены, дети…

– Иван Иванович! Все мы воевали. И я, как вам известно, не в кулак свистел. Но я за четыре послевоенных года область на ноги поставил! Промышленность восстановил, жилищное строительство поднял выше довоенного уровня!…

– Один, что ли? – с интересом спросил Иван Иванович. Любил он этим вопросом людей на землю ставить.

– Что «один»? – не понял Миша.

– Промышленность восстанавливал, область на ноги ставил… Один, спрашиваю, что ли? Или еще вокруг тебя люди были?

– Извините, Иван Иванович… – смутился Миша. – Дурацкая привычка появилась за последнее время.

– Действительно дурацкая, – согласился Иван Иванович. – А помнишь, Миша, в сороковом ты у меня в аэроклубе занимался?

– Ну что вы, Иван Иванович! Разве такое забудешь!

Иван Иванович оперся на палки, встал, скрипя протезами:

– Так какого же… лешего, до войны был у нас аэроклуб, а теперь нету! Ведь могли бы туда хоть с десяток демобилизованных летунов пристроить, не говоря уже об остальной пользе… Может, у тебя на такое дело просто времени нету? Так сказал бы мне, я бы Саше Покрышкину в Москву позвонил. Мне лично это – раз плюнуть, коль ты такой занятый…

Было солнечное утро выходного дня.

В комнате, разложив на столе бинты, перекись, йод, вату, пинцет, Маша молча перевязывала Сергея.

Через настежь распахнутое окно было видно, как во дворе у водонапорной колонки Нюська полоскала белье. Ей ассистировал Вовка в одних трусиках.

Они вместе отжимали тяжелое белье, и Нюська развешивала его на просушку.

Маша осторожно сняла пинцетом с головы Сергея последнюю отмоченную перекисью марлевую салфеточку в бурых пятнах засохшей крови.

– А если бы тебя убили?

– Меня уже убивали. Два раза не бывает.

– В нашей с тобой жизни все бывает. – Маша осмотрела рану, сказала: – Сделаю наклеечку, и через пару дней сможешь снова вступать в бой за социалистическую собственность.

– Надо будет, и вступлю.

– Давай, давай…

– А ты что предлагаешь? Стоять и смотреть?

– Дурак и уши холодные! Уж если судьба дала нам новую жизнь, так и начни ее по-новому, от нуля!

– Я и начал.

– Врешь! – яростно проговорила Маша, не прекращая обрабатывать рану Сергея. – Врешь. Все эти твои поденные работенки – там неделька, там неделька, там еще полмесяца, к концу дня – расчет наличными – это новая жизнь?! Дерьмо это, а не жизнь – перетаскивать с места на место то, что производят другие!

– Кто-то должен и перетаскивать.

– Должен! Тот, кто другого ничего не может. Тогда пусть грузит. Пусть эта делает хорошо, замечательно, лучше всех, и его даже очень будут уважать за это! Но тот, кто способен на большее…

– Я – военный летчик, уволенный в запас! Я другого ничего не умею!…

– Не ори! И истерики мне не устраивай. Я тебе сколько раз предлагала пойти учиться? Не хочешь в институт, иди в автошколу! Вози пассажиров на автобусе. Только вчера Нюська говорила, что два автобусных маршрута прикрыли – водителей не хватает!… – Теперь Маша промывала ему раненую руку.

– Ну, правильно! Я должен сидеть за одной парте с малолетками! А дома уроки учить!… – Сергей вздрогнул, лицо его исказилось от боли: – Ну больно же, Машка! Куда ты йоду столько льешь, черт тебя побери?!

– Это тебя «черт побери»! – огрызнулась Маша. – Посмотри на себя – молодой, здоровый, красивый…

Сергей скосил глаза в зеркало, увидел фингал под глазом, рассеченную губу и рассмеялся:

– Очень красивый! Просто картинка маслом…

Со двора послышался Нюськин крик:

– Маша! К тебе пришли!

Маша выглянула в окно и увидела во дворе старушку с узелком и корзиночкой.

– Иду! – Маша торопливо бинтовала руку мужа.

– Кто там? – спросил Сергей.

– Понятия не имею, – ответила Маша и выскочила из комнаты.

Она пересекла двор и подбежала к старушке:

– Вы ко мне?

– К тебе, деточка, к тебе, Машенька. – Старушка прямо светилась радостью. – Да ты никак меня не узнала! Я же…

– Господи! – всплеснула руками Маша. – Баба Шура! Вы ли это?! Как же вы чудесно выглядите! Как же вас узнать, если вы только за месяц после больницы так расцвели?! Просто чудеса!

Маша расцеловала старуху, закричала на весь двор:

– Ничего не знаю, у меня гости! Сережа, забирай Вовку и уматывайте куда хотите! Выходной есть выходной! Нюся! Тащи стол под яблоньку, сейчас девишник устроим!… Это моя самая любимая больная – баба Шура! То есть она теперь самая здоровая!

– Вот, я тебе гостинцев привезла, – быстро сказала баба Шура. – Тута яички, маслице домашнее, и крендельков напекла с маком…

– Гуляем, девушки! – крикнула Маша – Все дела побоку!

В городском парке был маленький тир. Рядом – пивной ларек.

Сергей приволок от ларька какой-то ящик, взгромоздил на него Вовку и теперь учил его стрелять из духового ружья. У стойки тира толпилось несколько подростков.

Заправлял тиром однорукий инвалид лет пятидесяти.

– Прижмурь левый глазик, прижмурь, – говорил инвалид Вовке. – И целься точно в середку… Это ружьишко у меня по центру бьет, – объяснил он уже Сергею. – Ф-ф-фу… Духотища! Не продохнуть… – Инвалид присел на стул, стоящий по другую сторону стойки рядом со стеной, помял темной ладонью небритое лицо. – У меня бывает так – воздуху, видишь ли, мне не хватает, – улыбнулся он Сергею. – Причем, заметь, на фронте мне его всегда хватало, а теперь…

Вовка наконец выстрелил и попал в мишень.

– Ну, молодец! Ну, снайпер… Ну, батькина радость… – ласково похвалил Вовку инвалид и подозвал одного из подростков: – Вить, а Вить… Сбегай в ларек к тете Лизе, скажи, дядя Петя кружечку кваса просит. На-ко вот…

Однорукий положил мелочь между ружьями и тут же спросил Сергея:

– А может, и тебе принести? Что одну, что две – все едино.

– Нет, спасибо, – ответил ему Сергей и сказал Вовке: – Что-то ты больно долго целишься…

– Устанешь и промажешь, – подтвердил инвалид. – Я вот, к примеру, знаешь, как устал? Просто сил никаких нет…

Однорукий попытался глубоко вздохнуть и обмяк на стуле.

Вовка выстрелил и промазал. Он виновато посмотрел на инвалида и тревожно произнес, не отрывая от него глаз:

– Папа… Папа!

Сергей повернулся к однорукому. Тот сидел, привалившись спиной к стойке и стене, глаза у него были полуоткрыты, из уголка рта тянулась тоненькая струйка слюны…

«Девишник» во дворе шел полным ходом.

– …Адреса не знаю, фамилию не ведаю, Машенька да Машенька… – рассказывала баба Шура. – Я прямиком в больницу. Не сообразила, голова куриная, что выходной! Хорошо, дежурный доктор признал. Как на меня глянул и говорит: «Вы у нас недавно на хирургии лежали…» И дал мне твой адрес.