Джонатан Кэрролл - Страна смеха

– И сколько всего таких книг?

– Сорок три.

– И все такие же? Перечни и описания?

– Да, в первой серии только перечни и мелкие детали.

– Что такое “первая серия”?

– Галенская первая серия. Так он это называл. Он знал, что прежде чем браться за вторую серию, надо составить что-то вроде Галенской энциклопедии. Город и все в нем, как он их воспринимает. На это у него ушло два года с лишним.

Я положил блокнот на колени. В комнате стало холоднее, так что я достал из-под подушки рубашку, надел и застегнулся.

– Но тогда что такое вторая серия?

Анна продолжала говорить, будто не слышала моих слов:

– Он прекратил писать “Анну на крыльях ночи”, чтобы посвятить все свое время этому. Дэвид Луис хотел, чтобы он переписал кое-какие места, но к тому времени книга для отца уже ничего не значила. Единственное, что выяснилось из нее существенного, – насчет кошек.

– Минутку, Анна, постой. Кажется, я что-то упустил. Что за кошки? Они-то тут при чем? – Я взял блокнот и принялся водить пальцем вдоль металлической спирали.

– Ты читал “Анну на крыльях ночи”? Здешнюю, галенскую версию?

– Да, она длиннее.

– Восемьдесят три страницы. Помнишь, чем кончается наше издание?

Смущенный, я помотал головой.

– Старушка, миссис Литтл, умирает. Но прежде она велит своим трем кошкам уйти после ее смерти к ее лучшему другу.

Я начал припоминать:

– Верно. А потом, когда она умирает, кошки выходят из дома и идут через весь город к ее другу. Они понимают все, что случилось.

По крыше барабанил дождь. Снаружи мерцал уличный фонарь, и я видел прорезающие мерцание косые струйки.

– Отец написал эту сцену в день, когда умерла Дороти Ли. – Она умолкла и поглядела на меня. – В книге он изменил фамилию Дороти на миссис Литтл. Дороти Литтл. – Она снова умолкла. Я подождал, но тишину заполнял лишь шум дождя.

– Он сочинил эту сцену в день ее смерти? Ну ничего себе совпадение!

– Нет, Томас. Мой отец сочинил ее смерть.

Мои руки похолодели. В свете фонаря косо падал дождь.

– Он написал про ее смерть, и через час кошки Дороти пришли к нам рассказать об этом, как он и написал. Вот так все и выяснилось. Я услышала их и открыла дверь. Они стояли на нижней ступеньке крыльца, и в их глазах отражался свет из прихожей, как расплавленное золото. Я знала, что отец терпеть не может кошек, и попыталась их прогнать, но они не уходили. Потом они стали орать и визжать, и в конце концов он спустился из кабинета посмотреть, что за шум. Увидев их горящие глаза, услышав визг, он мгновенно все понял. И тогда сел на ступеньку и тоже заплакал – он понял, что это он ее убил. Сидел и плакал, а кошки забрались к нему на колени.

Я сидел на краешке кресла и тер озябшие руки. Снаружи зашумел ветер, пригибая деревья, меча дождевые залпы. И вдруг утих так же внезапно, как налетел. Я не хотел понимать, но понял. Маршалл Франс обнаружил, что, когда он что-то пишет, это тут же сбывается, – это уже явь, это стало реальностью. Раз – и готово.

Я не стал ждать, пока она еще что-то скажет:

– Анна, это смешно! Брось! Чепуха же!

Она села на подоконник и засунула руки под рубашку, погреться. Перед моим мысленным взором блаженно и неуместно полыхнула ее нагая грудь. Анна стала стучать коленями, одно о другое, и все стучала, пока говорила:

– Отец понял, что после “Страны смеха” в нем что-то переменилось. Мама говорила мне, что с ним чуть не произошел нервный срыв, так он был тогда взвинчен. Закончив “Страну”, он почти два года ничего не писал. Потом мама умерла, и это чуть не свело его с ума. Когда книгу издали, она так прогремела, что он мог запросто стать большой знаменитостью. Вместо этого он... работал, как говорится, в супермаркете на прежнего хозяина, а иногда ездил в Сент-Луис и на озеро Озарк.

Я хотел сказать ей, чтобы перестала болтать невесть что и отвечала на мои вопросы, но понял, что рано или поздно она и так ответит.

– К тому времени я училась в колледже. Я хотела стать концертной пианисткой. Не знаю, вышло бы из меня что-нибудь, но я стремилась к этому всеми силами. Дело было сразу после смерти мамы, и я порой чувствовала себя виноватой, что он остался в Галене один, но когда говорила ему, он смеялся и велел мне забыть эти глупости.

Она отпрянула от подоконника и, крутанувшись, посмотрела в дождливую ночь. Я старался не стучать зубами. Когда Анна заговорила снова, ее голос, отражаясь от оконных стекол, звучал несколько иначе:

– Тогда я встречалась с парнем по имени Питер Мексика. Правда, смешная фамилия? Он тоже был пианист – но настоящий талант, и мы все это знали. Мы всё не могли взять в толк, зачем он торчит в Америке – ему бы ехать в Париж, учиться у Буланже 85, или в Вену к Веберу. С первой же минуты знакомства мы больше не разлучались. А всего через неделю стали жить вместе. И не забывай, что в начале шестидесятых такое еще не было принято... Мы были полностью поглощены друг другом. Грезили жизнью в какой-нибудь мансарде – с застекленной крышей и двумя роялями “Бёзендорфер” в гостиной.

Отвернувшись от окна, Анна подошла к моему креслу, села на деревянный подлокотник и, положив руку мне на плечо, продолжала говорить в темноту:

– У нас была ужасная тесная квартирка, да и ту мы едва могли позволить. Мы оба имели по комнате в общежитии, но квартира была нашим тайным приютом – после занятий, по вечерам, всегда, когда мы не упражнялись. На выходные мы выписывались и скорее летели туда. Квартира была совершенно пустой. Мы купили две койки в лавке армейских неликвидов, связали их за ножки, и получилась двуспальная кровать.

Пауза.

– Однажды утром я проснулась, а Питер был мертв.

Представляете себе тон, каким произносят объявления на вокзале или в аэропорту? Абсолютно монотонный голос: “Поезд отправляется с седьмого пути”. Вот такой был и у Анны.

– Приехала полиция, провели свою дурацкую экспертизу и сказали, что это сердечный приступ... Сразу после похорон за мной приехал отец, и я вернулась домой. Мне не хотелось ничего делать. На все было наплевать. Я сидела в комнате и читала толстые книги – “Процесс” и “Сердце тьмы”, Раскольникова... – Она рассмеялась и сжала мое плечо. – Я была такой экзистенциалисткой в те дни. Перечитала “Постороннего” раз десять 86. Бедный отец! Он только отходил от своей беды, а тут приехала я со своей... Но он был просто ангел. В таких случаях отец всегда был ангелом.

– И что он делал?

– Чего он только не делал! Готовил и убирал, слушал мои бесконечные жалобы, как жестока и несправедлива жизнь. Он даже дал мне денег, чтобы я купила себе целый шкаф черных платьев. Ты читал Эдварда Гори?

– “Арфа без струн” 87?

– Да. Так вот, я была как эти его темные женщины, которые стоят в сумерках среди поля и смотрят на горизонт. Просто клиника. Ничто не могло вывести меня из этого состояния, и отец от отчаяния взялся за “Анну на крыльях ночи”. Это задумывалось как полный уход от того, что он делал раньше. Главной героиней выступала я, но в романе должны были смешиваться правда и вымысел. Он говорил, что в детстве, когда я просыпалась от какого-нибудь кошмара, он рассказывал мне истории, и теперь ему подумалось, что, если напишет что-нибудь специально для меня, это может оказать тот же эффект. Он был удивительный человек... Этот козел Дэвид Луис все долдонил, пора, мол, написать что-нибудь новое. Услышав, что отец начал новую книгу, он написал ему, что хочет к нам приехать, глянуть, что получается. И вышло так, что он приехал через два дня после смерти Дороти Ли. Можешь себе представить, что это было!