Генри Миллер - Сексус

– Продолжай, – сказал он. – Говори дальше!

– Тебе интересно?

– Не то слово! Вот что такое настоящая страсть. Я бы все отдал, чтобы быть способным на такое. Говори, говори все, что тебе хочется сказать. Не бойся меня обидеть. Я – ничто…

– Ради Бога, Нед, прекрати, а то из меня весь пар выйдет. Я не роль играю. Я серьезно говорю.

– Знаю, потому и прошу – давай дальше! Никому больше не удастся так говорить. Никому из тех, кого я знаю, по крайней мере.

Он встал, пожал мне руку и выдал самую обворожительную из своих улыбок. Глаза у него потеплели и стали влажными, веки были словно осколки блюдца. Он создал иллюзию полного понимания. Нет, наверное, я недооценивал его. Если человек создает хотя бы иллюзию чувства, нельзя пренебрежительно отмахиваться от него. Откуда мне знать, сколько сил он потратил и тратит сейчас, чтобы выбраться на поверхность? Какое у меня право судить его – да вообще кого бы то ни было? Если человек улыбается, протягивает вам руку, сияет вам навстречу, значит, что-то в нем откликается на вас. Безнадежных мертвяков нет.

– Да не беспокойся ты о том, что я могу подумать, – говорил Нед тем самым роскошным мягким баритоном. – Мне только жаль, что нет сейчас Ульрика. Вот он бы тебя оценил по достоинству.

– Ой, ради Бога, не надо. Кому нужна оценка? Нужно ответное движение, отклик. По правде говоря, я сам толком не знаю, что мне нужно в этом смысле от тебя или от кого-нибудь другого. Знаю только, что жду чего-то большего, чем получал до сих пор. Я хочу, чтобы ты вылез из своей оболочки. Не только ты – пусть каждый разденется, только не тело обнажит, а душу свою. Я так хочу проникнуть в человеческую суть, так изголодался, что иногда готов наброситься на людей, как людоед. Чего там ждать, когда они начнут рассказывать, кто они такие, что чувствуют, о чем мечтают, – сожрать их живьем и самому до всего докопаться, сразу же, одним махом. Вот…

Я схватил со стола какой-то из рисунков Ульрика.

– Видишь это? Представь, что я сожру его сейчас. – И я поднес бумагу ко рту.

– Бога ради, Генри, что ты делаешь! Он же над ним трое суток работал. Это же настоящее произведение! – И Нед вырвал рисунок из моих рук.

– Ладно, – сказал я. – Давай тогда что-нибудь еще. Пальто хотя бы! Все равно что… О, дай-ка руку! – И я схватил его за правую руку и потянул ее к своему рту.

Он резко отдернул ее.

– Совсем спятил, – сказал он. – Уймись. Сейчас вернутся девочки и дадут тебе настоящую еду.

– Я бы все съел, – сказал я. – Но это не голод, Нед, это – восторг. Я просто хочу показать тебе, до чего может дойти восторженный человек. Ты никогда такого не испытывал?

– Вроде бы нет. – Он криво ухмыльнулся, обнажив верхние клыки. – Черт побери, да случись со мной такое, я бы тут же побежал к врачу. Решил бы, что допился до чертиков или еще что-нибудь… А ты лучше поставь стаканчик на место… джин тебе ни к чему.

– Ах, ты думаешь, дело в джине? Хорошо, отставим стаканчик. – Я подошел к раскрытому окну и махнул стакан прямо на асфальт двора. – Вот так. А теперь попробуем простую воду. Поднеси-ка мне кувшин с водой. Ты увидишь… ты никогда не видел, как можно напиться простой водой допьяна? Сейчас я тебе покажу… Пока я еще не напился, – продолжал я, провожая его в ванную комнату, – я постараюсь, чтобы ты понял разницу между экзальтацией и опьянением. Девочки вернутся скоро, я к тому времени уже буду пьян. Смотри! Смотри, как это делается.

– Да уж, – сказал Нед, – научился бы я напиваться водой, горя бы не знал, голова бы по утрам не трещала. Ладно, бери стакан, а я пошел за кувшином.

Я осушил стакан залпом. Когда Нед вернулся, той же дорогой отправился второй. Для Неда это было как цирковой номер.

– Ты заметишь, как начнет действовать, только после пятого или шестого стакана.

– А может, туда чуть-чуть джину плеснуть? Я это за жульничество не посчитаю. Уж больно вода безвкусная штука.

– Вода, дорогой мой, – это эликсир жизни. Будь моя воля, я бы всех творческих людей посадил на хлеб и на воду, вот такую бы диету для них устроил. А бездари пусть лопают и пьют, что их душа пожелает. Вот так бы я и травил их всех понемногу, удовлетворяя их аппетит. Жратва – яд для духа. Ведь пища не утоляет голода, и питье не утоляет жажды. Всякая пища, и сексуальная в том числе, не имеет отношения к голоду, она для удовлетворения аппетита. Голод – совсем другое дело. Голод неутолим. Он – барометр духа. Нормальное состояние – исступление, восторг. А в состоянии безмятежности ты не зависишь от погодных условий, там климат постоянен, как в стратосфере. Вот туда мы все и движемся – к стратосфере… Ну, я уже пьяненький, ты видишь?..

Да, так вот: когда ты начинаешь думать о покое, это означает, что ты свой пик прошел, зенит исступления позади. Как говорят китайцы: вечер наступает через минуту после полудня. Но в обеих точках, и в зените, и в надире, на какие-то одно-два мгновения ты застываешь в неподвижности. Так же как на обоих полюсах Господь дал нам шанс не зависеть от часовой стрелки. В надире, а надир – это опьянение физическое – у тебя привилегия или спятить, или покончить с собой. А зенит, то есть состояние восторга, дает тебе возможность достичь покоя и блаженства. Десять минут пополудни показывают сейчас часы духа. У меня уже нет чувства голода. Только безумная жажда быть счастливым. Это означает, что я хочу поделиться своим опьянением с тобой и с каждым. Сантименты, конечно. Вот когда я допью этот кувшин, то поверю, что каждый так же хорош, как и все остальные, – и потеряю меру вещей, возможность оценки. Чтобы стать счастливым, нужно всего лишь поверить, что мы все одинаковы. Пустая мечта нищих духом. Этакое чистилище с электрической вентиляцией, обставленное в стиле модерн. Карикатура ликования. Ликование предполагает единство стада, а счастливыми бывают все поодиночке. Зато все.

– Не возражаешь, если я схожу отлить? – спросил Нед. – Сдается мне, что ты в чем-то прав. Мне вот уже сейчас становится легко и приятно.

– Это счастье отраженное. Ты как луна. Вот скоро я перестану светить, и ты тут же погаснешь.

– Ты в самую точку попал, Генри. Черт возьми, рядом с тобой в самом деле заводишься.

А в кувшине между тем уже почти ничего не осталось.

– Наполни его, – сказал я Неду. – В голове уже все ясно, но до нужного градуса я еще не дошел. Поскорей бы девочки вернулись. Мне стимул нужен. Надеюсь, их не задавило машиной.

– А ты, когда напиваешься, любишь петь? – спросил Нед.

– Петь? Ты что, хочешь меня послушать? – И я затянул пролог из «Паяцев».

Только я распелся как следует, появились наши дамы, груженные пакетами со снедью. Я продолжал петь.

– Да, видно, крепко набрались, – сказала Марсела, проведя быстрый осмотр места действия.