Анатолий Приставкин - Золотой палач (журнальный вариант)

А может, и казнь моя – только шутка? Поиграют да отставят? И в голове уже кино закрутилось, где Яшка восклицает простодушно: «Да ты сиди, сиди! Мы еще кино поглядим. Ты ведь любишь, говорят, кино? Про безвинных там и вообще? Ну таких, как ты сам? Да? Вот тебе моя рука, на будущее… Если станут обижать, только намекни. Всех казню!..»

– Ты что, придурок… в самом деле ничего не боишься? – поинтересовался Яшка Главный, заходя со спины. Теперь я не мог его видеть, но ощущал кожей, что он стоит близко, совсем близко и, конечно, со спицей в правой руке.

– Не знаю, – сказал я, стараясь не показать, что внутри меня все дрожит.

– Но коленки-то дрожат?

– Коленки? – переспросил я. И повторил: – Не знаю.

Яшка сказал из-за спины, обращаясь к уркам:

– Слыхали, что говорит? У него коленки не дрожат… Сме-лый!

– Да брешет он, – сказал урка-украинец.

– А тебе, правда, все равно, что с тобой сейчас сделают? – продолжал гнуть свое Яшка Главный. Может, его заело, что я не прошу пощады.

Я не стал отвечать. Слышно было, как он дышит в затылок. Наверное, сейчас… уже прицелился… подносит… А внутри трепыхало все сильней и сильней. И вдруг кожей содрогнулся, все во мне затряслось от прикосновения, а он лишь пальцем по моей спине провел.

– Ага, да ты не просто боишься! Ты очень, очень боишься! – удовлетворенно произнес мой золотой палач, не убирая руки. – Сердечко-то, поди, затрепыхалось? Хочет, хочет жить!

Его пальцы все гладили и гладили меня слева по спине, ползали, выискивая удобную точку для укола. Сам-то укол, я верил, будет короткий, а значит, и боль будет недолгой. А вот ползанье пальцев было невыносимым. И мой истязатель, конечно, это знал. Вот уже, кажется, нащупал нужное место и даже пригладил, чтобы одежда не мешала, но все оттягивал и оттягивал укол. А кругом стояла мертвая тишина. Не только я, все, затаив дыхание, ждали.

И вдруг он меня оставил. Отправился гуляющей походкой по спальне, посматривая с любопытством на зрителей, а к некоторым даже наклоняясь, чтобы заглянуть в лицо.

– Ну и как? – спрашивал, ощериваясь. – Интересно, да? Как барашка, да? – И опять наклонялся, ловя чей-то взгляд. – А может, кто еще хочет поработать палачом? Я сегодня добрый, бесплатно уступлю. Ну кто? Поднимите руку?

Руки подняли все. Неподалеку сидел на своей койке Теслин, он же Сироп, и, напрягаясь, тянул, тянул вверх свою тощую палку.

– Такие мы сме-лые? – преувеличенно восхитился Яшка Главный. – Готовы все казнить?

Ему ответил вместо ребят Яшка-кореец:

– Они смелые от страха. Боятся попасть на его место.

А украинский урка поддакнул:

– Конечно, боятся.

– А что, это мысль! – подхватил Яшка Главный.

Он с интересом обвел глазами спальню, и все вдруг как-то скукожились. Не видно и не слышно. Мертвая тишина наступила.

– Ну-ка слезай, – сказал Яшка Главный, повернувшись ко мне. – Сейчас вторая серия в нашей картине будет.

Про картину я не понял, но со стула слез. Ноги, как ватные, подгибались, едва устоял.

– Держи! – Он протянул мне спицу, направив острием в мою сторону. Скользнула догадка, что и это не более чем очередной прием, а как приближусь, как протяну руку, пырнет в грудь или в живот и захохочет.

– Ряд, место напоминать не надо? – Он смотрел в упор, ждал ответа.

– Не надо, – выдавил я, глядя на стальное, блистающее у живота острие.

– Повтори!

– Восьмой… шестнадцатое…

Не воткнул. Проследил, как я осторожно принимаю спицу, процедил сквозь зубы:

– Думай, голова, картуз куплю.

Голова шла кругом. Казнь, кажется, откладывалась, но легче от этого не стало. Можно свихнуться от таких перепадов. Я ухватился рукой за спинку стула и чуть его не опрокинул.

Но Яшка Главный даже бровью не повел.

– Так кого посадим в кресло? – спросил доверительно. – Пальцем, пальцем укажи!

Я обвел спальню глазами. Каждый, на кого я смотрел, тут же старался отвернуться. А некоторые утыкались лицом в одеяло.

– Выбрал?

– Нет, – пробормотал я.

– Так выбирай. А то пойдешь на свое место!

Главный криво усмехнулся. Урки на полу не улыбались, но смотрели на игру с интересом.

– Так выбрал?

В голову пришла сумасбродная мысль назвать кого-то из урок. Пусть посидят на разыгранном ими же стуле, может, тогда поймут, что означает каждую секунду ожидать, когда тебя нанижут на спицу. Но у меня не хватило духу на такое. Не духу, а дури. Это бы мог, наверное, сделать Кеша. Да вякни я что-то подобное, они бы на месте меня и пришибли. А потом бы сказали: чокнутый придурок чокнулся совсем.

– Ладно, – оборвал затянувшуюся паузу Яшка Главный. – Я тебе помогу.

Он окинул спальню взглядом и ткнул пальцем в Теслина. Не повезло дурню, его койка оказалась к нам ближе других. Яшка Главный сделал ему призывный знак, не рукой, пальцем поманил, и тот, как загипнотизированный, поднялся с койки и, не сводя с урки застывших от страха глаз, медленно побрел к стулу.

– Ну вот, – удовлетворенно произнес Яшка Главный. – Вторая серия началась. Теперь за дело, так, что ли, придурок? Если готов, приступай!

Я заметил, что с момента приговора на суде он ни разу не назвал меня по имени. Это могло лишь означать, что если нет меня, то и имени у меня тоже нет.

Спица была у меня в руках, а бедный Теслин сидел на стуле, напряженно вытянув шею. Было видно, что он весь дрожит. Но разве я не так же дрожал? Теперь надо зайти ему за спину, нащупать место под лопаткой и нанести укол. И я снова, как в кинотеатре, ощутил противную, ноющую боль под ложечкой и дрожь в руках, даже кончик спицы стал выписывать зигзаги.

– Смелей! Смелей! – подбодрил мой наставник. И, упираясь в мое лицо глазами, ставшими из голубых стальными, острыми, как спица, произнес: – Изобрази-ка всем нам, что ты должен был сделать там, в кино…

Я отвернулся. Я уже знал, что ничего я им не изображу. Хотя они были уверены, что теперь-то, спасая свою шкурку, я сделаю все, что от меня потребуют. И тогда вторая серия закончится еще эффектней, чем ожидалось вначале. Приговоренный соглашается стать палачом, прежде чем самому попасть к палачу. Их, кажется, возбуждало, но и бесило, что я никак не вписываюсь в затеянную ими игру.

Яшка Главный сообразил это первым. Разочарованно произнес:

– Ты, значит, такой блаженный, что и рук замарать не можешь? А, между прочим, они все, все рвались тебя казнить! И казнят, когда скажу. Не сомневайся.

Он ткнул пальцем в Теслина.

– Ты этого Сиропа обожаешь, да?

– Нет, – сознался я.

Теслина я, и правда, не обожал.

– Жалеешь, да?

– Нет, – ответил я, но не так уверенно.

– А хочешь, я сейчас поменяю вас местами и мы полюбуемся, как он тебя не пожалеет?

Наверное, он бы сделал это, ведь все шло к концу. И Теслин, закрыв от страха глаза, дрожащими руками пырнул бы меня спицей в какую-нибудь селезенку, заставив мучительно и долго издыхать на глазах у остальных. Но тут подал голос Яшка-кореец.