Вирджиния Эндрюс - Сквозь тернии

Приехав домой, я поспешил к стойлу Эппла и раскрыл дневник Малькольма. Мне надо было срочно найти одно место. Я хотел узнать, что его влекло к женщинам, которых он презирал.

«…И снова был листопад, и деревья стояли в своей ослепительной красоте. Я тихо последовал за Алисией, она поехала на лошади погулять. Лошадью она управляла с изумительным искусством. Мне пришлось пустить своего коня в галоп, чтобы не отстать. Она же, казалось, была так увлечена окружающей красотой, что не заподозрила погони. На секунду я потерял ее из виду и подумал, что она направляется к озеру, в котором я купался тогда еще, когда был ребенком. Искупаться последний раз перед концом лета, пока вода не подернулась пленкой льда?..»

Вишневые леденцы были моими любимыми. Я все ел их и ел, пока язык мой, который я мог видеть, скосив глаза, стал красным, как кровь. Хорошо было так лежать, сосать леденцы и читать. Судя по этим страницам, Малькольм начал свое завоевание власти и денег много позже.

"…Как я и подозревал, она надумала купаться, и ее тело оказалось именно таким безупречным, как я ожидал. Гнев и дрожь охватили меня при мысли, что мой отец владел этим телом, в то время как я был вынужден довольствоваться холодной женщиной, которая лишь подчинялась, но не любила. Она вышла из озера на травянистый берег в радуге брызг и собиралась одеться. У меня перехватило дыхание от вида ее тела в солнечном свете. Солнце зажгло ее волосы красными, золотыми и охристыми тонами. Темный пушок внизу ее живота курчавился от влаги.

Она увидела меня и обомлела. Я в порыве восторга не осознал, что вышел из укрытия…"

Слава Богу, она дала ему пощечину и приказала убираться. И тогда, наконец, он стал Малькольмом, которого я узнавал по рассказам Джона: злобным, беспощадным, жестоким, богатым.

«…Ты заплатишь за это, Алисия. Вы оба заплатите: ты и твой сын. Никто не смеет отвергать меня после того, как привлекли, позволили надеяться…»

Я закрыл дневник и зевнул.

Я получил еще одно письмо от своей бабушки Мариши с обещанием приехать и заменить маму на репетициях в ее балетном классе.

«Я жду, когда я смогу каждый день видеть моего внука и передавать ему свой опыт», — писала она.

Мама не была особенно довольна, потому что они с мадам Маришей никогда не были в теплых отношениях, и это меня беспокоило. Я любил их обеих, и желал бы, чтобы и они обе любили друг друга.

Мы все ждали мадам к обеду, а она запаздывала уже на час. Она позвонила и попросила не встречать ее, так как была независима и не привыкла, чтобы для нес жертвовали временем. Тем не менее мама помогла Эмме приготовить праздничный обед, и вот теперь он остывал.

— Бог мой, как женщины непредусмотрительны, — пожаловался папа, в десятый раз взглянув на часы. — Если бы она позволила мне встретить ее в аэропорту, мы бы уже были на месте.

— Не странно ли с ее стороны такое опоздание, — с насмешливой улыбкой проговорила мама, — когда она всегда так строго требовала от студентов пунктуальности.

В конце концов папа пообедал один и поспешил по своим делам, а мама удалилась в свою комнату работать над книгой.

— Барт, пойдем поиграем, — предложил я. — Может, в шашки?

— Нет! — выкрикнул он, сидя с напряженными, черными глазами в углу. — Я бы желал, чтобы с этой старухой случилась авиакатастрофа.

— Это низко, Барт. Почему ты всех так ненавидишь?

Он ничего не ответил, только продолжал глядеть на меня.

Зазвонил дверной колокольчик. Я побежал открывать дверь. Там стояла бабушка, улыбающаяся и… растрепанная.

Ей было уже около семидесяти четырех лет, она была седая и сгорбленная. Иногда ее волосы были окрашены в угольно-черный, иногда под ними проглядывала седина. Барт сказал, что это делает ее похожей на хорька или нерпу. Он думал, она нарочно смазывает волосы маслом. Но, когда она с порога порывисто обняла меня, мне она показалась прекрасной. По ее щекам побежали слезы. А на Барта она даже не взглянула.

— Джори, Джори, какой ты стал красавец, — проговорила она.

У нее был такой огромный пучок волос, что мне показалось, это шиньон.

— Можно, я буду называть вас бабушкой, пока мы дома?

— Да, да, конечно, — она закивала, как птичка. — Но только когда с нами больше никого нет, слышишь, Джори?

— Здесь Барт, — напомнил я ей, чтобы она с ним поздоровалась.

Она редко бывала деликатной. Они с Бартом не любили друг друга. Она коротко кивнула Барту, а потом вовсе перестала обращать на него внимание, будто его здесь и не было.

— Я рада, что у нас есть несколько минут, чтобы поболтать наедине, — снова заговорила мадам, обнимая меня. Она потянула меня к софе, и мы с ней уселись, а Барт оставался в своем темном углу. — Джори, когда ты мне написал, что этим летом снова не приедешь, я заболела от горя, правда, заболела. Я начала прикидывать так и этак, и решила, что с меня довольно; я вижу своего любимого внука всего однажды в год, а тут и того меньше. Поэтому я решила продать свою танцевальную студию и приехать помогать твоей матери. Конечно, я отдавала себе отчет, что это ей может не понравиться, ну, и что же из того? Я не могу ждать два долгих года, чтобы увидеться с единственным моим внуком.

— Полет был ужасный, — продолжала она. — Все время болтанка. Меня еще и обыскали, будто я преступница. Перед посадкой мы несколько минут кружили, ожидая разрешения на посадку. Меня начало тошнить. Наконец, едва не израсходовав топливо, мы сели, но так, что я едва не сломала шею. Боже милостивый, ты слышал, что шофер в аэропорту запросил за машину! Он, видно, думал, что я — куль с деньгами. Раз уж я решила здесь осесть, я куплю себе собственную машину, подумала я. Не новую, нет, а добрую старую машину, которая понравилась бы Джулиану. Говорила ли я тебе когда-нибудь, что твой отец любил возиться со старыми машинами, и они у него превосходно бегали?

Бог ведает, сколько раз она мне это говорила.

— Так вот, я заплатила этим вымогателям невероятную цену в восемьсот долларов и села в мою собственную красную машину, и направилась к вам, ориентируясь по карте. Я была так счастлива, что я увижу тебя, мой любимый внук, единственный наследник Джорджа. Это было почти такое же волшебное чувство, как тогда, когда твой отец был еще юношей, и он, бывало, прибегал ко мне такой счастливый и гордый, чтобы покатать меня на машине, которую он спас с городской свалки!..

Ее черные глаза сверкали; она вновь покорила меня своей горячей привязанностью, своим темпераментом.

— …И, как все старые люди, раз начав отсчет воспоминаниям, я предаюсь им без удержу. Твой дед был страшно счастлив, когда родился Джулиан! Это был счастливейший день в его жизни. А я держала твоего отца на руках и глядела на своего мужа-красавца, как и ты, конечно. Я готова была лопнуть от гордости, что в том своем возрасте дала жизнь ребенку, первенцу, появившемуся на свет так легко — и таким легким, замечательным ребенком он был с самого рождения!