Франсиско Эррера Луке - Луна доктора Фауста

Стараясь вывести Филиппа из его глубокой задумчивости, Карвахаль весело сказал:

– Воображаю, какую рожу скорчит негодяй Федерман, когда узнает, что он больше не наместник! – И, расхохотавшись, добавил, указывая на таверну, у дверей которой толпился народ: – Не зайти ли нам в это заведение – некогда оно принадлежало Альдонсе Манрике, ныне ставшей женой губернатора острова Маргариты. Там кормят превкусно, хотя славой своей притон этот обязан отнюдь не кухне… От посетителей отбою нет.

Десяток пестро разряженных женщин – почти все по виду были андалусийками – разгуливали, выставив напоказ свои прелести, по обширной комнате, заполненной шумной толпой мужчин. Гуттен невольно задержал дыхание: пахло кислым потом, вином, табачным дымом. По знаку Карвахаля хозяин поспешил прогнать из-за стола шестерых солдат.

– Ну-ка убирайтесь! – властно покрикивал он. – Дайте место благородному сеньору Карвахалю. Прошу вас, ваша милость, садитесь! Располагайтесь и будьте как дома, – приговаривал он, придвигая стулья и вытирая стол. – Каталина сию минуту придет, она еще прихорашивается.

– Вот и хорошо, – ответил писец, явно довольный оказанным ему почетом.

Гуттен, полуоглохший от крика, к удивлению Карвахаля и хозяина, заказал себе миндального молока.

– Каталина, – принялся объяснять писец, – это такая красотка, каких вам, господа, и в Кастилии видеть не доводилось, а ведь господь бог щедро населил этот край прелестницами. Никто не знает, как попала она в Америку, как обманула бдительность властей – ведь наш государь строго-настрого запретил незамужним въезд в Новый Свет.

Гуттен и Спира, увлеченно разглядывавшие завсегдатаев притона, слушали его вполслуха.

– А-а, ваша милость, вижу, вам приглянулась вон та раскосая смуглянка? Кликнуть ее? Она проворней змеи и жарче Коро в полдень. Родом из Кордовы, а сюда приплыла тайно, под койкой какого-то капитана. Она заметила, что мы смотрим на нее. Позвать? Она придется вам по вкусу.

– Не стоит, сеньор Карвахаль, я уже стар для таких утех, да и лихорадка моя все еще дает себя знать.

Женщины всех цветов кожи окружили Гуттена.

– Не хочешь ли пойти со мной, мой голубоглазый архангел? – сказала одна из них, стараясь усесться к нему на колени.

– Убирайся, матросская подстилка! – напустился на нее Карвахаль, заметив растерянность Филиппа. – Что ты лезешь к благородному сеньору?

– Ладно, – отвечала та. – Уйду. Не могу тебе, макака ты коротконогая, отказать в такой малости.

– Вон отсюда, – вскричал писец, – или я прикажу страже отколотить тебя палками!

Женщина, потрепав Филиппа по щеке, поднялась и приветливо сказала:

– Я всегда к твоим услугам, о мой святой Георгий, только не бери больше с собой этого чванного дракона, который годен только на то, чтобы пакостить таким молодцам, как ты.

– Эй, стража! – потеряв терпение, возопил Карвахаль.

– Ухожу, что ты ухаешь, точно филин на суку! Чтоб у тебя все нутро обросло волосами, свинья ты мерзопакостная!

– Эй, замолчите все! – перекрыл шум зычный голос хозяина. – Для вас будет танцевать наша прекрасная Каталина, королева Санто-Доминго!

В наступившей тишине раздались звуки музыки, и на середину выскочила тоненькая, стройная и хрупкая девушка не старше восемнадцати лет. Гуттен, который был погружен в раздумье, мгновенно очнулся, чуть только ее гибкое тело начало покачиваться в такт мелодии. Лицо ее было безупречно: белоснежное, точно мякоть кокоса, с черными, огромными, чуть раскосыми глазами – сияние их обещало неземные утехи. У нее были высокие скулы, как у дровосековой жены, и извивалась она в танце в точности как Берта в пламени костра. Гуттен не мог оторвать глаз от ее движений и чувствовал, что у него перехватывает дыхание. Крупные прозрачные капли пота текли по щекам танцовщицы, отчего-то пробуждая в душе Филиппа неосознанные безотчетные желания. Но музыка смолкла, Каталина, переводя дух, опустилась на стул, заботливо пододвинутый Карвахалем.

– Ох, мамочка моя! Уморилась! Так и помереть недолго! Дайте чего-нибудь глотнуть! – воскликнула она. – Нет-нет, только не вина! Чего-нибудь похолоднее – воды или сока!

– Не желаете ли миндального молока? – спросил Филипп, протягивая ей стакан.

– Да! Как раз то, что надо! – отвечала она, одним глотком осушая его. – Благодарю! – сказала, впервые поглядев на Филиппа. – Спасибо, мой милый! Э-э, да ты просто красавец! Но позволь, я ведь тебя откуда-то знаю!

Филипп смотрел на нее в некоторой растерянности, ибо и лицо ее, и голос были ему смутно знакомы.

– Ну ясное дело! – продолжала она, пришепетывая на андалусийский манер. – Ты тот самый немец, которого однажды приветила моя тетушка. Дело было в Севилье! Помнишь? Я еще приносила вам поесть. Узнал Каталину де Миранда?..

– …самую прекрасную женщину в Новом Свете? – подхватил Карвахаль.

– Ты сильно подросла с тех пор. Стала настоящей женщиной, – чуть запинаясь от волнения, отвечал вспыхнувший Филипп.

– Много народу приложило к этому усилия – те самые, от которых ты отказался.

– О чем это вы? – спросил Карвахаль. – Разве вы знакомы?

– Да, еще девчонкой я знавала его в Севилье, – поспешила объяснить Каталина. – Этот германец сыграл злую шутку с моей тетушкой: она постриглась в монахини сразу после того, как спозналась с ним.

– В монахини? – переспросил Филипп, не заметив насмешки, сквозившей в этих словах, а про себя подумал: «О Пречистая Дева, ты сотворила чудо и вернула заблудшую овцу в стадо господне. Но отчего не позаботилась ты и об этой несчастной, почему не увела ее с греховной стези?»

Однако чем больше вглядывался он в лицо Каталины, тем больше смысла находил в словах Спиры: «Неисповедимы пути господни».

– Ты никогда еще не танцевала лучше! – воскликнул Карвахаль.

– Еще бы мне не постараться напоследок!

– Неужели ты решила воротиться в Испанию?

– Нет, ни за что! – язвительно расхохоталась она. – Просто мой покровитель не разрешит мне бывать тут. Отныне я буду жить в его загородном доме. Знаете, там еще такой роскошный сад…

– Но ведь ты говорила…– начал было Карвахаль, протягивая танцовщице жемчужное ожерелье.

– Говорила, говорила, ты прав, жизнь моя! Я обещала, что буду жить с тобой, ибо мне надоело выламываться перед пьяной матросней…

– Но теперь, когда я стал королевским судьей…

– Ах, да велики ль достатки у королевского судьи, – снова перебила его Каталина, – и можно ли сравнить их с доходами губернатора? Сам знаешь: рыба ищет, где глубже…

– Но я преподнес тебе ожерелье, которое стоит прорву денег!

– Пожалуйста! Забери его назад, раз ты такой сквалыга!

– Да нет, я не к тому… Оно твое, я подарил его тебе от чистого сердца, а ты отвергла меня, чтобы стать губернаторской наложницей.